"Джеймс Риз. Книга теней " - читать интересную книгу автора

произнесла:
- Ах, милая! Ну признайся же, что ты строишь из себя такую зануду
оттого, что ужасно нервничаешь.
Я призналась, что так и есть.
- Arrete!* [Здесь: решено! (фр.)] Волноваться не нужно. А если станешь
опять занудствовать, я закую тебя в кандалы. - Она сделала жест рукой. Мне
показалось, что я вот-вот разревусь. Она засмеялась и, вы не поверите, дала
мне пощечину: быстрый шлепок рукой по щеке, легкий и жалящий, от которого
остались боль и взволнованность. Я почувствовала, как щека вспыхнула горячим
румянцем, кровь застучала в висках. Приложила к щеке ладонь и не отпускала,
пока не почувствовала, что кожа немного остыла. Поморгала, чтобы осушить
слезы и вновь обрести способность видеть. Пожалуй, я никогда не казалась
себе такой веселой, бодрой... такой живой.
Перонетта вскоре опять завладела моею рукой, и мы пошли дальше, к морю,
сквозь рощу, петляя меж стволов высоких деревьев. Сперва я почувствовала
морской запах, затем расслышала шум волн, разбивающихся о прибрежные камни.
Внезапно лес кончился, и мы оказались стоящими на вершине песчаной дюны;
крутой спуск вел к пляжу, начинаясь прямо у наших ног. Я последовала примеру
Перонетты и съехала по песчаному склону. Мы сделали это по-крабьи, на
собственных ягодицах. У меня прямо дух захватило от подобного озорства. Мы
подбежали к воде. Перонетта пошла дальше по скользким, покрытым тиной
камням, огромным глыбам, вывороченным прибоем. Я следовала за ней. Наконец
она вскарабкалась на самый большой камень, сняла туфли и кивком головы
предложила мне сделать то же самое. Она явно не придавала этому большого
значения, не то что я, стыдившаяся своих ног не меньше, чем остального тела.
Мне казалось, я никогда не смогу снять обувь при посторонних. Я была в этом
уверена. Но все-таки сняла. И вновь почувствовала, что Перонетта имеет надо
мной какую-то власть. За то, что Перонетта помогла мне понять, что это можно
сделать безбоязненно, я буду век ей благодарна, несмотря на все, что
случилось после. Ей было нипочем оголить лодыжки не только передо мною, но и
вообще "перед Богом и людьми". Ах, какой крик подняли бы сестры-монахини!
Мы долго сидели на камне, щурясь на высоко стоявшее солнце, овеваемые
соленым, благоухающим ветром, пахнущим морем. Был отлив, и воды не было
видно. Мне вспомнилось, что Мария-Эдита часто рассказывала, как далеко
уходит море в здешних местах, и как затем мощная приливная волна несется к
берегу с быстротой скачущей лошади, и что каждое лето здесь тонут один-два
застигнутых приливом врасплох проезжих путника, зашедших слишком далеко на
обнажившуюся отмель позагорать на солнце или пособирать морские раковины.
И вдруг Перонетта заговорила о своей семье. Отец ее был бретонец; ее
мать, приходившаяся сестрой настоятельнице Марии-дез-Анжес - чье настоящее
имя так и осталось мне неизвестным, - происходила из богатого нормандского
рода.
- Мы богаты, - рассказывала Перонетта. - Жутко богаты... Да что толку,
деньги не могут помочь.
Я не дерзнула спросить, что она имеет в виду, и промолчала, продолжая
слушать. И неожиданно все предстало передо мною совсем в ином свете - и
позолоченная маленькая скамеечка настоятельницы с вырезанными сценами из
жизни святых, которую я видела в ее покоях, и ее шелковая ночная рубашка с
вышитыми на ней крестами, святыми Сердцами Иисусовыми и гвоздями, которыми
Он был распят. И, разумеется, множество книг, привезенных из Лондона и