"Джеймс Риз. Книга теней " - читать интересную книгу автора

правильнее всего было бы сказать: само тело мое начало грезить.
А по утрам, разглядывая влажную от пота простыню, я начала замечать,
что сны мои материализуются, оставляя на ней следы каких-то выделений,
словно выходят наружу. Густое млеко мечты.
Когда я впервые проснулась и почувствовала под собой влагу, то не могла
понять, откуда она взялась, и посмотрела на потолок, чтобы проверить, не
прохудилась ли крыша и не открыто ли слуховое окно. Я и подумать не могла,
что это натекло из меня. Мне и в голову не пришло, что человеческое тело, а
тем более мое, на такое способно. Мысль о том, что это возможно, посетила
меня лишь позже, когда подобное повторилось несколько дней спустя, и тогда я
сопоставила с происшедшим ночное сновидение, воспоминание о котором рождало
столь знакомое мне теперь чувство неловкости... Эти сны волновали, смущали
меня, а когда я их вспоминала, казались ужасно постыдными. В них я видела
вещи, о которых совсем ничего не знала из реальной жизни... Enfin, прошло
некоторое время, пока я не взяла в толк, пока не поняла, что именно эти сны
исторгают из меня... семя?
Я знала, что это нужно скрывать, нужно молиться, чтобы этого не
случалось. Я понимала, хорошо понимала, что так проявляется та моя
необычность, моя непохожесть на всех, которую я ощущала. Конечно, я была
нечиста, какое еще требовалось тому доказательство, когда само тело мое меня
предавало? Я подверглась бы наказанию, когда бы о моей ночной
невоздержанности стало известно. Ах, сколь долго я верила, что меня следует
наказать, но хранила свой секрет в тайне!
К моему счастью, в те дни, когда такое со мной приключалось, я
просыпалась очень рано, прежде других. Встав с постели, я снимала простыню,
не зажигая свечи, одевалась на ощупь и крадучись покидала дормиторий. Затем
я выходила из нашего корпуса, стараясь незаметно прошмыгнуть через
погруженные в темноту холодные коридоры и галереи с закрытыми ставнями, где
царила мертвая тишина. Обычно я шла босая, без тапочек, чтобы их сатиновые
подошвы не шелестели по каменным полам. Затем я открывала кухонную дверь и
только за ней отваживалась зажечь фонарь, чтобы пуститься в дальнейший
путь - через огород сестры-экономки, вдоль помидорных грядок, плоды на
которых представлялись мне черными сердцами, пульсирующими в темноте,
привязанными кусками бечевки к позвоночным столбам; а еще мне чудилось,
будто зрелые тыквы с любопытством поворачивают свои пухлые головы и глазеют
на меня, когда я прохожу мимо них, и будто высокие стебли кукурузы,
разодетые в пышные наряды, беззвучно смеются над моим уродством и над моим
позором. Пройдя как можно скорее через огород, я шла к голубятне, что
находилась за прачечной, уходя все дальше от главных зданий монастыря. Никто
никогда не заглядывал в это стоящее на отшибе каменное строение, давно
заброшенное, где вместо голубей обитали только летучие мыши, свисавшие вниз
головой с полусгнивших стропил. Там, на его задворках, у меня было припасено
ведро. Воду в нем я меняла дважды в неделю; и никто не удивлялся, когда
встречал меня идущей с ведрами от кухни по направлению к прачечной. Порой
мне приходилось запихивать в ведро испачканную простыню, ломая корку
образовавшегося за ночь льда. При свете луны, а то и одних звезд я
застирывала простыню, полоща ее в ледяной воде. Рукам было холодно, они
становились красными, покрывались цыпками. Я терла ткань так сильно, что
сдирала кожу с костяшек. Так умерщвляла я плоть. Сидя на корточках перед
ведром, я часто бывала на грани того, чтобы расплакаться. Меня била дрожь, и