"Анри Де Ренье. Сказки для самого себя " - читать интересную книгу автора

бледнею, менее, быть может, от одиночества, чем от этой ласки листа,
коснувшегося моей руки, ласки более легкой, чем какими бывают во сне уста
воспоминания. Я инстинктивно приблизился к воде, чтобы увидеть в ней свое
лицо, и, увидев его бледным и растерянным, постаревшим от того ночного, что
придает вода отражающемуся в ней, я подумал о Гермогене, о господине моем
Гермогене. Я вновь услышал его голос внутри себя, и он повторял мне
печальную повесть, которую он мне рассказал, повесть, которая также началась
у перекрестка в лесу, возле источника, в котором он увидел свое лицо.


Какими таинственными путями, говорил мне Гермоген, и через какие
неумолимые приключения должен был я пройти, как говорил он, чтобы приобрести
лишь чувство безмерной печали, такой, что она заволакивала от меня своей
чрезмерностью воспоминание об ее происхождении и постепенном росте! Она
угнетала меня забвением ее причин и всею тяжестью ее плотной массы.
Ничто не озаряло ее глухого и сумрачного прошлого: ни золотые мечи
между кипарисами, ни праздничные и брачные кольца, потерянные в коварных
водах, ни факелы у порога на ночном ветру, ни улыбки на дне сумерек, ничто
не озаряло неизменную тень, откуда я пришел трудными путями до той минуты,
когда, утомившись от ходьбы, усталость от которой одна говорила мне о
пройденном расстоянии, потерянный в лесу, я сел у края источника, как
отдыхают возле могилы.
Все, чем я страдал, было мертво во мне, и я вдыхал запах пепла, которым
дышала моя память. В его составе, правда, были тела, цветы и слезы, потому
что я находил в нем тройной аромат - сожаления, печали и горечи. В глубине
этого внутреннего молчания были отзвуки, но они оцепенели, и это
бесформенное и таинственное прошлое окружало меня своим болезненным мраком.
Не знаю почему, но я снова чувствовал сожаление, печаль и горечь; я хотел
бы, чтобы их уста прошептали причину их моему сну; я хотел бы испить из его
летейского озера юность памяти, как воду этого источника, где я увидел себя
идущим навстречу себе самому, - так как молчание идет к одиночеству, чтобы
узнать одному от другого тайну их согласия.
Разве лицо мое в воде, посреднице, не явило мне ничего из меня самого?
Мои руки протянулись к отражению их раненых ладоней. О, тень моя, явившаяся
мне в таком образе, ты казалась пришедшей из глубины моего прошлого. Ты
должна была знать его пути, таинственные или обычные, его приключения,
безжалостные или ничтожные. Скажи! Улыбки в сумерках! Золотой меч между
кипарисов или, быть может, факел, или кольца...
Упавший камень разбил зеркало и заставил меня поднять глаза. Они
встретились с глазами чужестранки, которая прервала таким образом мою грезу,
и которая, казалось, погрузилась в свою, не замечая моего присутствия.
Она стояла в своем разорванном и запачканном пеплом платье, закрывавшем
ее босую ногу, которою она столкнула возмутивший воду камень. Необычайное
любопытство побуждало меня заговорить с этой нечаянной гостьей. Мне
казалось, что мне нужно только что-то вспомнить, чтобы услышать то, что она
могла мне сказать. Наши судьбы должны были соприкоснуться устами и руками,
прежде чем разлучиться для какого то обратного обхода, где они, наконец,
встретятся снова в одной из точек их существования. Они были половинами одна
другой, и моя печаль могла быть лишь разумением ее молчания.
Да, сын мой, продолжал Гермоген, она со мной заговорила. Она рассказала