"Александр Рекемчук. Кавалеры меняют дам" - читать интересную книгу автора

И здесь возникало почти непреодолимое противоречие.
Мастер внятного образа, четкой детали, огранщик драгоценного слова, он
питал отвращение к масштабным полотнам, к тем безразмерным эпопеям, что
зачастую были мерилом значимости и веса в советской прозе. В нем жила
паническая боязнь перенаселенности, толчеи, суеты. Вероятно, именно поэтому
он старался не покидать камерного жанра - рассказа, повести, - и лишь на
излете своих дней написал единственный роман, уже упомянутый, да и тот был
романом лишь постольку, поскольку был любовным романом, романом двоих,
Дафниса и Хлои советских времен.
Тем более заманчивым был для него жанр киносценария, ограниченного
строгими нормативами: любую, хоть какую эпопею, ты должен втиснуть в сотню
машинописных страниц, иначе твой сценарий просто-напросто не примут.
Нагибин написал отличный сценарий. Салтыков предложил его яркую
режиссерскую разработку, подобрал блестящий ансамбль актеров.
И через несколько месяцев - время неслось стрелой, - уже был отснят в
павильонах изрядный метраж новой ленты.
Нас пригласили на просмотр, и мы рассаживались поудобней в креслах
верхнего директорского зала - рядом с кабинетами генерального директора и
главного редактора, - было ожидание хорошего материала, предвкушение
праздника.
"...Поздняя осень 1917 года. Замоскворечье.
Клены свешивают из-за ограды свои голые, лишь редко украшенные золотым
или мраморным листом ветви.
Улочка будто вымерла, и потому особенно гулок стук кованых сапог по
каменным плитам тротуара. Идут три моряка-балтийца: Кныш, Рузаев и
Зворыкин...
В одном доме чуть трепетавшая занавеска вдруг храбро отдернулась, и на
моряков упал прямой, смелый, яркой синевы взгляд.
...Зворыкин, верно, и сам не помнил, как рванул запертую дверь и сорвал
с запоров, как оказался в полутемной прихожей. Перед ним открылась анфилада
комнат, и в самом конце этой анфилады была Она.
Навстречу Зворыкину кинулась монашеского обличья нестарая женщина,
похожая на располневшую боярыню Морозову, и, вздымая двуперстие, закричала
во весь голос:
- Изыди, сатана!.. Свят!.. Свят!.. Свят!..
И вот Она - в грозной близости от Зворыкина, эта девушка кустодиевской
красоты, конечно, не русская Венера, но русская Психея: стройная, статная, с
тонкой талией и округлыми плечами, с сильными бедрами, ровным и легким
дыханием, с лицом прелестным чистотой, свежестью и быстрой сменой выражения.
Подходя к ней, Зворыкин, едва ли ведая, что он делает, скинул на пол
вещевой мешок, уронил с плеча винтовку, сорвал бескозырку и вдруг закрыл
глаза и пошел, ведомый внутренним зрением.
И у девушки стало отреченное лицо, и она закрыла глаза и пошла ему
навстречу, вытянув вперед руки. И они коснулись друг друга..."
Пытаясь передать то, что мы видели на экране директорского зала
"Мосфильма", я прибег не к пересказу изображения, а процитировал сценарную
запись - четкую в портретах и деталях, более выразительную в немых сценах,
нежели в прямой речи (так и должно быть в кино!), романтически
взволнованную.
Очень важно удержать в памяти эти экранные портреты: Алексея Зворыкина,