"Александр Рекемчук. Я пишу теперь совершенно иначе" - читать интересную книгу автора

напросившийся участвовать в трюке, переломил шейный позвонок. Люди из
съемочной группы бросились к упавшей на крышу машине, а камера бесстрастно
продолжала снимать происходящее, - и мы увидели все это на студийном
экране... Лишь через несколько лет, когда боль утраты несколько утихла,
Салтыков вернулся к реализации "Директора". Было предложение включить в
новую ленту все эпизоды, снятые ранее с Урбанским и даже сам момент
катастрофы, а остальное доснять с другим актером. Но режиссер инстинктивно
сторонился всего, что напоминало о трагедии, и предпочел снять новую версию
картины с Николаем Губенко в заглавной роли. Эта версия и пошла в прокат,
хотя и не снискала успеха, подобного успеху "Председателя". Что же касается
отснятого материала, то он частично, включая уникальные кадры катастрофы в
пустыне Каракум, вошел в мемориальный фильм "Евгений Урбанский". Оба фильма
и поныне время от времени показывают на телеэкране. И если вам случится
смотреть эти ленты, вы непременно обратите внимание на колоритный и
трогательный образ невесты героя (в фильме он - Зворыкин, в повести "Моя
золотая теща" - Звягинцев): светловолосой русской красавицы, которую сыграла
Светлана Жгун, а до нее, в злосчастной первой версии, другая актриса, имя
которой запамятовал даже автор сценария, - потрясенная гибелью Урбанского,
она больше не снималась в кино. Этот женский образ - предтеча Татьяны
Алексеевны Звягинцевой, пленительной, загадочной и грешной героини повести
"Моя золотая теща". На склоне лет Нагибин решил досказать ранее
недосказанное, может быть, даже табуированное в сознании писателя. В Пике
понимали, что публикация "Моей золотой тещи" чревата скандалом, ведь риск не
исчерпывался сценами запретной любви зятя и тещи. Нет, повесть содержала и
остросоциальную картину нравов верхушки советского общества при Сталине,
пуританских лишь декларативно и внешне, а на поверку - разнузданных до
предела. Но вместе с тем мы понимали, что "Моя золотая теща" - пожалуй,
лучшее из написанного Нагибиным, что она достигает классических образцов
литературы. В этом плане можно воспринять как иронию строки нагибинского
письма, о котором я еще скажу, где говорится о "русском Генри Миллере". Его
"Тропик Рака" в России прочли взахлеб с полувековым опозданием даже
профессиональные писатели. И он уже не мог повлиять на русских писателей
старших поколений столь же магически и соблазнительно, как на писателей
Америки 30-х годов. Кроме того, "Тропик Рака", как и "Праздник, который
всегда с тобой" Хемингуэя, - это в первую очередь апология Парижа, а уж во
вторую или даже в третью очередь - апология любви. Повесть же Юрия Нагибина
"Моя золотая теща" - это, прежде всего гимн всесильной любви. Ее
литературные истоки - в мифах античности о запретных и фатальных страстях, в
традициях древнегреческого любовного романа (не случайно уже в следующей
своей вещи Нагибин обозначит эту преемственность заглавием: "Дафнис и Хлоя
эпохи..."), в упоении любви персонажей "Манон Леско". Позднее критика укажет
еще на родство "Моей золотой тещи" набоковской "Лолите" ("контр-Лолита" -
сформулирует это Анна Малышева в "Независимой газете"). Но все это будет
сказано уже после ухода автора... А в Пике он при жизни услышал все это и,
кажется, был счастлив... Вам, Юрий Александрович, близка эта тема так же,
как мне, и Юрий Нагибин вам так же близок был, как мне. Вы его издатель, и я
его издатель. По канве моего долгого знакомства и человеческой долгой дружбы
с Юрием Нагибиным я написал повесть "Кавалеры меняют дам" - о нем и о себе,
о его женах, о его романах, о его конце, о том, как я издал его последнюю
повесть и роман "Дафнис и Хлоя". Вот, коротко говоря, Юрий Александрович,