"Эрнест Ренан. Жизнь Иисуса" - читать интересную книгу автора

Даниила[186]. Эта книга, написанная неизвестным экзальтированным
евреем времен Антиоха Епифана под принятым им самим псевдонимом древнего
мудреца[187], резюмировала дух последнего времени. Ее автор,
истинный творец философии истории, первый осмелился объявить ход всемирной
истории и следовавшие одна за другой империи не более как явлением,
подчиненным судьбам иудейского народа. С самой юности своей Иисус был
проникнут этими высокими упованиями. Быть может, он читал также и книги
Еноха, которые в то время пользовались уважением наравне с Священным
Писанием[188], и другие книги в этом роде, столь сильно
возбуждавшие народную фантазию. Пришествие Мессии во всей его славе и со
всеми его ужасами, гибель наций, обрушивающихся одна на другую, крушение
неба и земли давали постоянно пищу его воображению, и так как все эти
перевороты ожидались в ближайшем будущем, так как многие пытались уже
вычислить срок их наступления, то и вся область сверхъестественного, в
которую увлекают такого рода видения, начала представляться ему совершенно
естественной и простой.

Из каждого слова его наиболее удостоверенных поучений явствует, что он
не имел ни малейшего понятия об общем состоянии мира. Он представлял себе,
что мир разделяется на царства, которые ведут между собой войны; он не знал,
по-видимому, ничего ни о "римском мире", ни о новом состоянии общества,
которым прославился его век. Он не имел определенного понятия о могуществе
Империи, до него дошло только имя "Кесаря". На его глазах строились в
Галилее и в ее соседстве Тивериада, Иулиада, Диокесария, Кесария, пышные
творения Иродов, которые предназначались ими для того, чтобы этими
великолепными сооружениями доказать свое восхищение римской цивилизацией и
свою преданность членам семьи Августа; по странной игре случая, теперь эти
названия, совершенно исковерканные, носят жалкие поселки бедуинов. Вероятно,
он видел и Себасту, построенную Иродом Великим, показной город, по
развалинам которого можно думать, что он перенесен сюда весь сразу готовым,
подобно машине, которую остается только поставить на свое место. Эта
безвкусная архитектура, эти постройки, которые по частям привозились в Иудею
на кораблях, эти сотни колонн, все одного диаметра, украшавшие какую-нибудь
безвкусную "улицу Риволи", - вот что он называл "царствами мира и всей их
славой". Но эта показная роскошь, это административное и официальное
искусство, конечно, были ему в высшей степени не по вкусу. Он любил
галилейские деревни, эти беспорядочные группы хижин и сельскохозяйственных
сооружений, отчасти высеченных в скалах, колодцев, гробниц, садов с фиговыми
и оливковыми деревьями. Он всегда держался ближе к природе. Двор царя
представлялся ему местом, где все люди ходят в роскошных
одеждах[189]. Прелестные небывальщины, которыми полны его притчи,
когда он выводит на сцену[190] царя и знатных людей,
свидетельствуют, что он всегда представлял себе аристократическое общество,
как молодой поселянин, который видит "свет" сквозь призму своей наивности.

Еще менее была ему знакома новая идея, созданная греческой ученостью,
эта основа всей философии, вполне подтвержденная и современной наукой,
заключающаяся в отрицании сверхъестественных сил, которые, по наивной вере
древних, управляют будто бы вселенной. Почти за сто лет до него Лукреций
великолепно выразил незыблемость общего закона природы. Отрицание чудес,