Гораций Голд Вопрос формы

Резкий звонок телефона врезался в сон Гилроя. Не размыкая тесно сжатых век, репортер перевернулся на другой бок, засунул голову под подушку и натянул сверху еще одеяло. Но телефон продолжал трезвонить.

Моргая, он открыл глаза и увидел стекающие по стеклу окна струйки дождя. Скрипнув зубами от непрерывающегося треска телефона, он резко сорвал с аппарата трубку и выругался в нее — не то, чтобы настоящая брань, а так — изложенное поэтически мнение о человеке, способном разбудить уставшего репортера в четыре утра.

— Я здесь ни при чем, — ответил редактор, выдержав ледяную паузу. — Ты сам эту кашу заварил и напросился на задание. Нашли еще одного, как их бишь…

Остатки сна мгновенно слетели с Гилроя.

— Еще одного кататоника?!

— Час назад. На углу Йорка Авеню и 91-й улицы. Сейчас он в «Мемориале» под наблюдением. — Голос редактора неожиданно приобрел низкую доверительную интонацию. Хочешь знать, что я думаю, Гилрой?

— Что? — жадно прошептал репортер.

— Я думаю, что ты псих. Эти твои кататоники в лучшем случае всего лишь заурядные бродяги, допившиеся, наверное, до зеленых чертиков. И больше, чем на заметку из четырех строк, они не потянут.

Гилрой уже выскочил из постели и свободной рукой натягивал на себя одежду.

— Только не на этот раз, — сказал он уверенно. — Бродяги-то они бродяги, но на этом дело не кончается. Слушайте… Черт побери, да у вас же смена кончилась еще два часа назад! Что вас задержало?

Голос редактор звучал недовольно.

— Все этот старик Тальбот. Ему же завтра семьдесят шесть. Пришлось тут настряпать кое-что о его жизни.

— И вы тратите столько времени, чтобы разукрасить этого убийцу, вымогателя…

— Спокойно, спокойно, Гилрой, — предостерегающе сказал редактор. — Ему принадлежит половина нашей газеты. Да и не так уж часто он нас тревожит.

— Пусть будет по-вашему. Но от него и идет самая большая волна преступности в городе. Да ладно, все равно он скоро загнется. Вы меня можете встретить в больнице, когда закончите?

— В такую-то погоду? — редактор помолчал, обдумывая решение. — Не знаю, право. Нюх на новости у тебя, конечно, знатный, и если ты думаешь, что здесь пахнет чем-то из ряда вон выходящим… А, черт с ним… Да!

Торжествующая улыбка Гилроя погасла, когда нога его влезла в дырку вместо носка. Повесив трубку, он безрезультатно пытался найти в пустых ящиках другую пару.

На улице было холодно и удручающе пустынно. Черный снег таял и превращался в слякоть. Гилрой запахнул пальто и зашагал к Гринвич Авеню. Очень высокий и невероятно худой, он напоминал унылого аиста, высматривающего себе рыбешку. Но усталости он не чувствовал и в помине. Напротив, он был счастлив, как только может быть счастлив человек, «пунктик» которого вдруг начал подтверждаться конкретными фактами.

Хлюпая по слякоти, он вздрогнул, подумав о кататонике, который, должно быть, пролежал в ней несколько часов, пока его не нашли и не доставили в больницу. Вот бедняга! А первого из них просто принимали за пьяного, пока полицейский не заметил повязку на его шее.

Администрация больницы заявила, что это были больные, сбежавшие после мозговых операций. Звучит убедительно, но… Кататоники не способны ходить, ползать, есть, неспособны ни на одно произвольное движение.

Поэтому Гилрой даже не удивился, когда не нашлось ни одной больницы и ни одного частного хирурга, заявивших о побеге своих послеоперационных больных.

Водитель такси с надеждой притормозил рядом с возбужденно шагающим человеком. Гилрой еле сдержался, чтобы не обнять таксиста, спасшего его от непогоды. Он торопливо забрался в кабину.

— Хорошенькая ночка для убийства, — заметил водитель.

— Хотите сказать, что работа сегодня плохо идет?

— Хочу сказать, что погода паршивая.

— Будь я проклят, если я на это возражу! — саркастически воскликнул Гилрой. — Но она не должна нас задерживать. Я спешу. В больницу «Мемориал», и побыстрей, пожалуйста!

Три кататоника за месяц! Гилрой покачал головой. Настоящая загадка. Нет, сбежать они никак не могли. Во-первых, кто-нибудь об этом заявил бы, а во-вторых — они физически не были в состоянии совершить побег. И откуда у них взялись аккуратные хирургические разрезы на шее, профессионально зашитые двумя швами и профессионально перевязанные? Разрезы, к тому же, совершенно свежие. Гилрой придавал особое значение тому, что все трое были плохо одеты и страдали легкой формой истощения. Но в чем же подоплека? Он пожал плечами. Его интуиция обещала что-то из ряда вон выходящее.

Такси затормозило у тротуара. Он просунул в окошко деньги и выскочил из машины. Ревущий дождь захлестывал его. Превозмогая порывы ветра, он устремился к подъезду.

Задыхающийся, промокший до ниточки и наполовину раскаивающийся в капризе, заставившем его носиться с тремя бродягами-кататониками, он вынул из кармана промокшее удостоверение и показал его девушке, сидевшей за столом в приемной.

— О, газетчик! Что у нас, какая-нибудь сенсация?

— Ничего особенного, — ответил он небрежно. — Какого-то бродягу нашли на углу Йоркской и Девяносто первой. Он что, в палате наверху?

Девушка посмотрела в журнал и кивнула.

— Он ваш родственник?

— Внучек.

Выйдя из лифта, он уверенно зашагал по длинному белому коридору. У входа в палату он столкнулся с редактором — замерзшим, промокшим и недовольным.

Дежурный доктор искоса посмотрел на них, когда они бесшумно вклинились в круг практикантов, обступивших кровать.

Кататоника уже раздели, вытерли и растерли спиртом. Мышцы его были расслаблены, глаза прикрыты, челюсть по-идиотски отвисла На шее была видна темная полоска от удаленного хирургического пластыря Гилрой увидел часть шва под остриженными волосами.

— Кататоник, док? — тихо спросил он.

— Вы еще кто такой? — резко выпалил доктор.

— Гилрой… «Морнинг Пост».

Доктор снова посмотрел на лежащего на кровати человека.

— Кататоник, несомненно. Никаких признаков алкоголя или наркотиков. Легкое истощение.

Гилрой деликатно отпихнул локтями пару практикантов и пробрался поближе к врачу.

— Но инсулиновый шок ведь не дал результатов? Чего и следовало ожидать.

— Почему? — удивленно спросил доктор. — При кататонии он всегда действует… По крайне мере, временно.

— Но в данном конкретном случае ничего не выходит, не так ли? — стоял на своем Гилрой.

Голос доктора звучал тихо, как бы признавая поражение.

— Да.

— О чем вы? — раздраженно спросил редактор. — И что такое кататония? Паралич?

— Это последняя стадия шизофрении, — ответил доктор. Мозг восстает против груза ответственности и забот и ищет в своей памяти время, когда ничто его не обременяло. Он возвращается в детство, но в детстве тоже были свои заботы; возвращается еще глубже, но заботы начинались с самых ранних дней. Наконец, он замирает на стадии предродового умственного состояния.

— Но в таких случаях имеет место постепенная дегенерация, — вставил Гилрой. — Задолго до наступления полного умственного вырождения, болезнь обнаруживается и человека помещают в больницу. Он проходит через безумие, идиотизм и после долгих лет медленной дегенерации кончает тем, что отказывается использовать свои мышцы и свой мозг.

Редактор выглядел удивленным.

— Почему же инсулиновый шок должен вывести его из такого состояния?

— Он и не должен! — выпалил Гилрой.

— Нет, должен! — сердито ответил доктор. — Инсулин резко снижает содержание сахара в крови и вызывает шок. Внезапный сахарный голод выбивает кататоника из состояния пассивности.

— Верно, — ответил Гилрой. — Из этого и видно, что в данном случае мы имеем дело не с кататонией! Перед нами что-то, очень похожее на кататонию, но где вы видели кататоника, способного на произвольные мышечные движения? И задержки слюнотечения тоже не наблюдается. Думаю, что это паралич.

— Вызванный чем? — едко спросил доктор.

— Это уж вы должны знать, чем. Я не медик. А что вы скажете о разрезе на шее?

— Чепуха! От разреза до двигательного нерва добрая четверть дюйма. Он здесь ни при чем.

— Вы ошибаетесь, док, — тихо сказал Гилрой. — Разрез под затылком очень даже при чем, а кататонию нельзя вызвать хирургическим путем. Она может быть причинена повреждениями органов, но процесс дегенерации в таком случае будет развиваться очень медленно. Этого человека умышленно оставили там, где его нашли, так же, как и других.

— Похоже, что ты прав, Гилрой. — Заметил редактор. — Что-то здесь не то. И у всех троих одинаковые разрезы?

— Абсолютно. В одном и том же месте: под самым затылком, налево от позвоночного столба. Видели ли вы когда-нибудь более беспомощного человека? Ну, как по-вашему, смог бы он удрать из больницы, хотя бы из кабинета частного хирурга?

Доктор отпустил практикантов и начал собирать свои инструменты, готовясь уйти.

— Не вижу никакого мотива. Все трое истощены, плохо одеты, жили, судя по всему, в полной нищете. Кому бы понадобилось расправляться с ними?

Гилрой преградил ему путь.

— Да причем здесь расправа или месть! Над ними ведь могли экспериментировать.

— Ради чего?

Гилрой изучающе посмотрел на него.

— У вас нет никаких предположений?

— Откуда?

Репортер сбил свою промокшую шляпу на затылок и направился к двери.

— Пошли, шеф. Попросим Мосса подкинуть нам теорийку.

— Доктора Мосса вы здесь не найдете, — ответил врач. — Сегодня ночью он не дежурит, а завтра, по-моему, увольняется из больницы вообще.

Гилрой сделал стойку.

— Мосс… увольняется из больницы! Слышали, шеф? Мосс — диктатор, эксплуататор и мерзавец. Но он, наверное, лучший хирург в Америке. Нет, подумать только, вокруг вас творятся такие дела, а вы тратите время на то, чтобы приукрасить преступную жизнь старика Тальбота! На улице находят троих кататоников подряд. Ничего подобного никогда раньше не случалось! Они не могут ни ходить, ни ползать, у всех троих находят таинственные разрезы в одном и том же месте. Вдобавок, величайший хирург страны оставляет больницу, которую он сам же и основал. А чем в это время заняты вы? Просиживаете штаны в конторе, кропая статейки на тему о том, какая на самом деле милая личность скрывается за грязным фасадом Тальбота!

Вуд подошел к дверям агентства по найму рабочей силы. Безо всякой надежды он читал сделанные мелом надписи на доске. Эта контора набирала людей для промышленности, а он и на заводе-то никогда в жизни не был. Единственное, на что он мог рассчитывать, — место ученика обойщика за десять долларов в неделю; но ему уже тридцать два, а за устройство на работу нужно заплатить пять долларов.

Он огорченно отвернулся, ощупывая в кармане три последних десятицентовика. Десятицентовик — самая маленькая, самая невзрачная американская монета…

— Что, приятель, не нашел ничего подходящего?

— Для меня ничего, — устало ответил Вуд, даже не посмотрев на задавшего вопрос человека.

Он еще раз пробежал глазами газету, прежде чем бросить ее на тротуар. Больше он газет покупать не будет: выглядит он так, что по объявлениям лучше не ходить. Но мысли его никак не могли оторваться от статьи Гилроя. Гилрой описал ужасы кататонии. Что ж, кататоников хоть кормили по меньшей мере и давали им приют. Интересно, можно ли симулировать эту болезнь?

Но человек, задавший вопрос, все продолжал разглядывать Вуда.

— В колледже, небось, учился?

— Что, все еще заметно? — зло спросил Вуд.

— А то нет. Образованного за милю видать.

Рот Вуда скривился в усмешке.

— Рад это слышать. Образование, должно быть, просвечивает сквозь мои лохмотья.

— Чего ты прешься сюда со своим образованием? Оно здесь ни к чему. Им нужны такие, как я, — побольше мускулов и поменьше мозгов.

Вуд внимательно осмотрел собеседника. Тот был слишком хорошо одет, и слишком себе на уме, чтобы долго обивать пороги в поисках работы. Весьма возможно, что его только что уволили и он ищет себе компанию. Но таких Вуд уже встречал. Глаза жесткие, как у волка. У волка, привыкшего обирать безработных.

— Вот что, — холодно сказал Вуд. — С меня взятки гладки. В кармане всего лишь тридцать центов.

— Я не слепой, — спокойно ответил незнакомец. — Я тебя насквозь вижу.

— Так что тебе нужно, в таком случае? — раздраженно выпалил Вуд. — Или ты хочешь сказать, что оборванный, но грязный выпускник колледжа сгодится тебе в компаньоны?

Его незванный друг нетерпеливо махнул рукой.

— Брось огрызаться. Меня сегодня не взяли на работу, потому что там нужен человек с дипломом. 75 долларов в месяц, стол и жилье. Один доктор ищет себе лаборанта. У меня потому и сорвалось, что диплома нет.

— Сочувствую тебе, — сказал Вуд, отворачиваясь.

— Но у тебя же есть диплом. Хочешь попробовать? Тебе это обойдется в первую недельную зарплату. Моя доля, понял?

— О медицине я не имею ни малейшего представления. Я был экспертом по шифрам в конторе биржевого маклера, пока у людей еще были деньги, чтобы делать вклады. Тебе что-нибудь расшифровать? Это всегда пожалуйста.

— Медицину тебе знать необязательно. Все, что там требуется, — диплом, голова и немного мускулов.

Вуд замер на месте.

— Не заливаешь?

— Верняк. Но, слушай, я не хочу туда идти впустую и получить от ворот поворот. Я тебя спрошу то же самое, что у меня там спрашивали.

При одной мысли о возможной работе Вуд забыл о всякой осторожности. Он еще раз пощупал три монеты в кармане. Очень уж они были тонкими и беспомощными. Их хватит на пару бутербродов с чашкой кофе или на кровать в грязной ночлежке. Да два раза скудно поесть и спать на сыром мартовском ветру, или найти ночлег на одну ночь, но спать голодным…

— Валяй, спрашивай, — сказал он решительно.

— Родня есть?

— Седьмая вода на киселе в штате Мэйн.

— Друзья?

— Таких, чтобы сейчас меня узнали, нет.

Он впился глазами в лицо незнакомца.

— Что означают эти вопросы? При чем мои друзья и родственники…

— Ни при чем, — торопливо ответил незнакомец. — Дело в том, что эта работа связана с поездками. Хозяину не нужен человек, за которым будет тащиться жена и который будет писать длинные письма в рабочее время. Понял?

Вуд ничего не понял. Объяснение звучало на редкость неубедительно, но он думал лишь о семидесяти пяти долларах в месяц, о жилье и о еде.

— А кто он, этот доктор?

— Я тебе не лопух, — хмуро ответил его собеседник. — Ты пойдешь туда со мной и скажешь доктору, чтобы тот уплатил мне мою долю.

Сидя в вагоне метро, Вуд тщательно избегал встреч с безразличными взглядами других пассажиров. Он спрятал ноги под сидение, чтобы не было видно полуоторванную подметку на правом ботинке. Ну и вид у него! Разве такого на работу возьмут? Но этот тип рискнул, все же, потратиться ради него на метро.

Они поднялись по ступенькам к двери старого дома. Вуд подавил желание убежать, он заранее испытывал чувство обреченности от очередного отказа.

Если бы только можно было подстричься, погладить костюм, починить ботинки! Но что проку думать об этом, денег-то нет! А с бахромой на рукавах и брюках все равно ничего не сделаешь.

— Не отставай, — буркнул незнакомец.

Вуд весь напрягся, когда тот позвонил в дверь. На пороге стоял человек одного с ним возраста, среднего роста и очень толстый. На нем был белый лабораторный фартук.

— Опять ты?

— Нашел вам человека с дипломом, — ответил настойчивый знакомец Вуда.

Вуд даже отступил назад из-за унижения, которое он испытал, когда острый взгляд толстяка окинул измятую грязную одежду и брезгливо остановился на длинных волосах, всклокоченных над изможденным небритым лицом. Вот сейчас он скажет: «Такой не подойдет».

Но толстяк отпихнул ногой красивого рослого пса колли и распахнул дверь. Ошеломленный, Вуд проследовал за своим проводником в тесный холл. Чтобы произвести впечатление человека дружелюбного, он наклонился потрепал уши собаки. Толстяк ввел их в гостиную.

— Как зовут? — спросил он безучастно.

Ответ застрял у Вуда в горле. Он откашлялся, чтобы выдавить его.

— Вуд, — сказал он наконец.

— Родственники есть?

Вуд отрицательно качнул головой.

— Друзья?

— Больше нет.

— Что за диплом?

— Колумбийский университет, 1925 год. Точные науки.

Выражение лица толстяка не изменилось. Он сунул руку в левый карман и вынул бумажник.

— Как вы договорились с этим человеком?

— Ему причитается моя первая получка.

Вуд молча наблюдал, как несколько зеленых бумажек перешли из рук в руки. Он смотрел на них жадно, со страстью.

— Можно мне умыться и побриться, доктор? — спросил он.

— Я не доктор, — ответил толстяк. — Меня зовут Кларенс. Просто Кларенс, без «мистер».

Он резко обернулся к незнакомцу, пристально следящему за их разговором.

— Ты что здесь ошиваешься?

Спутник Вуда попятился к двери.

— Пока, стало быть, — сказал он. — Обоим нам обломилось, а, Вуд?

Вуд улыбнулся и радостно кивнул. Ироничные нотки в жестком голосе незнакомца прошли мимо его внимания.

— Я покажу вам вашу комнату наверху, — сказал Кларенс, когда деловой партнер Вуда ушел. — Там, кажется, и бритва есть.

Они вышли в мрачный холл, колли следовала за ними по пятам. Лампочка без абажура свисала на проводе над столом. На стене за ним Вуд увидел себя, в овальном зеркале, нечесанного и неопрятного. Драный ковер закрывал пол вплоть до двери, ведущей в заднюю часть дома, узкие ступеньки поднимались винтовой лестницей на следующий этаж. Помещение было запущенным и унылым, но у Вуда как-то сместилось понятие о роскоши.

— Подождите здесь, пока я позвоню, — сказал Кларенс.

Он закрыл за собой дверь в комнату напротив лестницы. Вуд погладил дружелюбно ворчащую собаку. Через стенку до него доносился голос Кларенса.

— Хэлло, Мосс?.. Пинеро привел человека. Ответы дает подходящие… Колумбийский, 1925 год… Судя по виду, ни цента… Позвонить Тальботу? Но когда?.. Хорошо… Приедете, как только закончится заседание правления?.. Хорошо… А… какая разница… Вы ведь и так от них получили все, что хотели.

Вуд услышал, как Кларенс положил трубку на рычаг и снял ее снова. Мосс? Это же великий хирург, директор больницы «Мемориал». Но в той статье о кататониках был какой-то намек на его уход из больницы.

— Хэлло, Тальбот? — послышался голос Кларенса. Приезжайте завтра в полдень. Мосс обещает к этому времени все подготовить… Не волнуйтесь. Этот раз уж точно последний. Нет, нет, все будет в порядке.

Имя Тальбота показалось Вуду знакомым. Должно быть, это тот самый Тальбот, о котором писала «Морнинг Пост» семидесятилетний филантроп. Хочет, наверное, чтобы Мосс его оперировал. Что ж, его-то это не касается.

Когда Кларенс вернулся к нему, Вуд думал только о семидесяти пяти в месяц, о комнате и еде. Но, более того, он ведь нашел работу! Несколько недель приличной еды, новая одежда — и вскоре он окончательно забудет горечь поражения.

Он забыл даже о том, чему удивился с самой первой минуты: в доме не было никаких признаков, типичных для приемной врача. Он ни о чем вообще не мог думать, кроме отведенной ему опрятной комнаты на третьем этаже, выходящей окнами на двор. И бритья…

Доктор Мосс повесил трубку телефона умышленно спокойно. Проходя белым больничным коридором к лифту, он чувствовал на себе любопытные взгляды. Но на его тщательно выбритом розовом лице не было и намека ответа на вопрос, задаваемый вопрошающими глазами. В кабине лифта он стоял, небрежно засунув руки в карманы. Лифтер не смел ни говорить с ним, ни взглянуть на него.

Мосс взял свои пальто и шляпу. Перед столом дежурного в приемной толпилось гораздо больше людей, чем обычно. У них был настырный вид газетных репортеров. Он стремительно прошагал мимо.

Высокий, на редкость тощий человек, хищно вперивший взгляд в Мосса, был острием клина репортеров, устремившихся ему вслед.

— Вы не можете уйти, не сделав никакого заявления для прессы, док, — сказал он.

— Могу и не вижу никаких препятствий к этому, — кивнул Мосс в ответ, не останавливаясь.

Выйдя на улицу, он махнул рукой такси, стоя спиной к репортерам.

— По меньшей мере могли бы сказать нам, остаетесь ли вы директором госпиталя.

— Спросите об этом членов правления.

— А как насчет кататоников?

— Спросите об этом у кататоников.

Подъехало такси. Садясь, Мосс услышал, как длинный газетчик воскликнул: «Вот холодная гадина!»

Он даже не оглянулся, чтобы насладиться их растерянностью. Несмотря на все свое внешнее хладнокровие он чувствовал себя не так уж спокойно. Этот человек из «Морнинг Пост» — Гилрой, или как там его, — написал сенсационную статью о брошенных кем-то на улице кататониках и дошел до того, что заявил, что они вовсе не кататоники. Тальбот — один из хозяев газеты. Ему надо сказать, чтобы публикацию этих статей немедленно прекратили. Хотя и сейчас уже остальным газетам будет достаточно статьи Гилроя, чтобы ухватиться за нить.

Умно, умно он заметил, что жертвы страдали вовсе не кататонией. Но этот репортер из «Морнинг Пост» задал себе изрядную работенку, пытаясь понять, как три человека, разбитые параличом, могли оказаться на улице без всяких следов, указывающих, откуда они там появились и какое отношение к их состоянию имеют хирургические разрезы. Он, Мосс, и сам только недавно разрешил эту загадку до конца.

Губы подвижного рта угрюмо сжались. Где же ему теперь взять денег? Из больничных фондов он выдавил все, что можно, долг вырос до угрожающих размеров, а все недостаточно. В бездонной прорве его экспериментов утонет с десяток таких фондов.

Если бы только удалось уговорить Тальбота, доказать ему, что неудачи на самом деле не были неудачами, что больше он не ошибется…

Однако Тальбот — крепкий орешек. Мосс не выудит у старого скряги и цента, пока не докажет, что стадия экспериментов завершена; но нет, на этот раз неудачи не будет!

Мосс легко вылез из такси. Уверенный походкой он взбежал по ступенькам, не глядя «по сторонам, хотя день был чудесный, теплый, солнечный, и за крышами невысоких домов уже виднелась распускающаяся зелень в Центральном парке.

Он открыл дверь и нетерпеливо прошел в узкий темный холл, не обращая никакого внимания на колли, весело выбежавшую ему навстречу.

— Кларенс! — позвал он. — Попросите вашего нового лаборанта спуститься вниз. Я даже не буду есть.

Он снял шляпу, сбросил пальто и пиджак, небрежно повесив их на крюк у зеркала.

— Эй, Вуд! — крикнул Кларенс, задрав голову. — Вы уже готовы?

С третьего этажа послышались легкие торопливые шаги.

— Кларенс, мой мальчик, — сказал Мосс тихо и стремительно. — Я знаю, что было не так. На самом деле никакой неудачи мы не потерпели. Я докажу тебе… Будем делать все так же, как и в прошлый раз.

— Так почему же у нас тогда ничего не получилось?

На лестнице показались ноги Вуда.

— Ты все поймешь, как только мы закончим, — торопливо прошептал Мосс, и Вуд спустился к ним.

Даже тех нескольких часов, прошедших с момента устройства на работу, было достаточно, чтобы преобразить Вуда. Он больше не чувствовал себя никчемным и никому не нужным человеком.

— Вуд… доктор Мосс, — небрежно сказал Кларенс.

Вуд, запинаясь, пробормотал что-то невнятное, выражающее его энтузиазм по поводу работы, хотя он ничего не знает о медицине.

— Этого от вас пока не требуется, — шелковым голосом ответил Мосс. — У нас вы все равно научитесь большему, чем многим хирургам удается научиться за всю свою жизнь.

Эти слова могли означать все, что угодно, или ничего. Вуд даже и не пытался понять. Что его удивило, так это какая-то потаенная дикость, прозвучавшая в тихом голосе. Странная манера разговаривать с человеком, которого наняли подавать инструменты и выполнять обыденную черновую работу.

Он молча проследовал за ними в сверкающую чистотой операционную. Здесь он чувствовал себя менее уютно, чем в отведенной ему комнате, но когда он убедил себя, что в тоне Мосса просто прозвучал характерный для него сарказм, энтузиазм вернулся к нему. Пока Мосс мыл руки в глубоком тазу, Вуд огляделся по сторонам.

В центре комнаты стоял операционный стол, ровно, без морщин обтянутый чистой простыней. Над столом висели пять бестеневых ламп. Комната была небольшой. Даже неопытному глазу Вуда было заметно, как близко все лежало под рукой доктора — подносы с тампонами, зажимы, стерилизационный прибор, из которого вырывались клубы пара.

— Мы проводим очень много хирургических экспериментов, сказал Мосс. — Вам по большей части придется обеспечивать наркоз. Кларенс, покажите ему, как это делается.

Вуд внимательно наблюдал. Подача и отключение гелия, кислорода и циклопропана. Индикаторы переобогащения смеси. Не забыть проследить за водяным фильтром…

По предложению Кларенса он поднес к лицу раструб, чтобы попробовать изготовленную смесь. Он не знал, что циклопропан действует так быстро, что иногда на этом попадаются даже опытные люди…

Вуд лежал на полу, задрав в воздух руки и ноги. Попытавшись распрямить их, он перекатился на бок. Голова его до сих пор кружилась от наркоза. На шее ощущалось что-то, похожее на хирургический пластырь.

В комнате было темно, спущенные зеленые шторы не впускали в нее дневной свет. Где-то над ним и ближе к углу раздавалось тяжелое дыхание. Прежде, чем он успел встать и посмотреть, в чем дело, он услышал поступь приближающихся к двери шагов.

Дверь распахнулась. В комнату полился свет. Вуд вскочил на ноги, но оказалось, что стоять прямо он не может. Он снова рухнул в прежнее положение, оказавшись лицом к лицу с людьми, наблюдающими за ним с холодным интересом.

— Он пытался подняться, — констатировал один из них.

— А чего же еще вы от меня ожидали? — резко отрубил Вуд. Голос его прозвучал странным протяжным воем, в котором нельзя было различить слова. Растерянный и разъяренный, он глянул на них.

— Держи его на мушке, Кларенс, и убери штору, — сказал Мосс. — Я хочу взглянуть на второго.

Вуд отвернулся от угрожающего дула револьвера и увидел, как доктор приподнял человека на постели. Кларенс спиной отошел к окну и поднял штору. Яркий полуденный свет заставил человека встрепенуться. Он повернулся профилем к Вуду. Его лишенные выражения глаза остановились на выскобленном розовом лице. За ушами вились длинные неухоженные волосы.

— Можете убедиться, Тальбот. — Сказал Мосс старику.

— Снимите его с кровати и заставьте действовать так, как он должен действовать согласно вашим словам, — ответил старик, взволнованно теребя трость.

Мосс сдернул человека с кровати и рывком поставил его на ноги. Секунду он простоял без помощи, потом рухнул на четвереньки и уставился на Вуда.

Чтобы узнать лицо перед собой, Вуду потребовалась минута, полная ошеломленного недоумения. Он видел его каждый день всю свою жизнь, но никогда не видел так… обособленно. Круглые, пустые глаза, расслабленные мышцы, идиотское выражение…

Но это же его собственное лицо! Вуда охватила паника. Он посмотрел на свое тело, пытаясь зацепить взглядом как можно больше. Из его плеч росли две волосатые ноги, прочно упирающиеся в пол собачьими лапами. Он неуверенно заковылял к Моссу.

— Что вы со мной сделали? — заорал он, но вместо крика из его горла вырвался собачий лай. Доктор поманил своих спутников к двери. Вуд почувствовал, как у него ощерились клыки. Кларенс и Тальбот уже вышли из комнаты. Мосс, напрягшись, стоял в двери, держа руку на дверной ручке. Его ледяные и неподвижные глаза пристально следили за Вудом. Как только тот прыгнул, он захлопнул дверь и Вуд врезался в нее плечом.

— Он понимает, что произошло, — послышался за стеной голос Мосса.

Мосс был не совсем прав. Вуд понимал, что что-то случилось, но отказывался верить, что лицо стоящего перед ним на четвереньках и тупо вперившего в него взгляд человека, было его собственным лицом. И, тем не менее, он не мог не узнать его. А сам он, Вуд, стоял на четырех собачьих лапах.

Невероятно! Гипноз? Но, повернув голову, он видел свое собственное тело, застывшее на четвереньках, как будто оно не могло подняться на ноги.

Он оказался вне своего собственного тела. Это очевидно. Каким-то образом его оттуда извлекли. Наркотиками или гипнозом Мосс поместил его в тело собаки. Он должен вернуться в свое собственное тело. Но как? Как возвращаются в свое собственное тело?

Мысли его заметались. Рассеянно он услышал своими острыми собачьими ушами, как те трое вошли в соседнюю комнату. Мозг сковал леденящий страх. Его собственное человеческое тело было непроницаемо, герметически закрыто для него.

Из соседней комнаты донесся скрип мебели. Тальбот перестал нервно постукивать тростью.

— Это должно убедить даже вас, Тальбот, — раздался голос Мосса. — Я поменял им личности без малейшего ущерба разуму.

Вуд вздрогнул. Эти слова означали… а нет, абсурд! И, тем не менее, они действительно объясняли, почему его тело стояло на четвереньках, а не на ногах. Они означали, что внутри его тела находится колли!

— Допустим, что с этим вопросом все в порядке, — услышал он голос Тальбота. — Но как насчет самой операции? Не больно это, пересаживать мозги из одного черепа в другой?

— Их нельзя пересаживать из одного черепа в другой, — ответил Мосс. В его голосе появились еле заметные нотки раздражения. — Размеры разные, да и нет необходимости пересаживать весь мозг целиком. В самой глубине мозга надежно спрятано таинственное маленькое тело — менее четверти дюйма в диаметре, — которое называется шишковидной железой. Некоторым образом эта железа контролирует личность. Когда-то она была третьим глазом.

— Была третьим глазом, а теперь контролирует личность? — воскликнул Тальбот.

— Почему же нет? Жабры наших предков-рыб превратились в евстахиеву трубу, которая контролирует чувство равновесия. О шишковидной железе не было известно практически ничего, до тех пор, пока я не разработал новый метод ее извлечения из-под мозга, а не через мозг. Когда я пересадил железу кролика крысе, а железу крысы кролику, то кролик вел себя как крыса, а крыса — как кролик. Это эмпиризм: получается, но я не знаю как.

— Почему же тогда те трое вели себя как… Что там у вас за словечко?

— Кататоники. Видите ли, Тальбот, пересадки были абсолютно успешными, но все три раза я повторил одну и ту же ошибку, пока не понял в чем дело. Да, кстати говоря, снимите щелкопера из вашей газеты с этой опасной темы. Он подобрался довольно близко. Все трое вели себя почти как кататоники, если не считать отсутствия задержки слюноотделения, потому что я пересадил им железы крыс. Представьте себе, что получается, когда мозг крысы пытается управлять гигантским человеческим телом. Это вне его возможностей. Мозг просто сдается, отказывает. Но разница между телом собаки и телом человека не так велика. Собака обескуражена, но пытается управлять своим новым телом.

— Операция очень болезненна? — спросил Тальбот.

— Ни малейшей боли. Разрез незначительный и быстро заживает. Быстрота восстановления сознания очевидна: Вуда и собаку я оперировал прошлой ночью.

Сознание Вуда в черепной коробке собаки отказывалось функционировать. Его личность насильственно и навсегда была отторгнута от его тела и втиснута в собачью шкуру. Он был абсолютно беспомощен; его возвращение в собственное тело целиком и полностью зависело от Мосса.

— Сколько вы хотите? — осторожно поинтересовался Тальбот.

— Пять миллионов.

— Я дам вам пятьдесят тысяч наличными, — ответил надтреснутый голос старика.

— За то, чтобы обменять ваше умирающее тело на юное, сильное и здоровое? — спросил Мосс, подчеркивая каждое слово. — Цена пять миллионов.

— Я дам вам семьдесят пять тысяч, — сказал Тальбот. — Собрать пять миллионов невозможно. Это вне вопроса. Все мои средства вложены в мои… в мои синдикаты. Большую часть прибыли мне приходится расходовать на выплату зарплаты, на оборот и на закупку оборудования. Откуда я вам наберу пять миллионов наличными?

— А я этого и не хочу, — сказал Мосс с легкой насмешкой в голосе.

Тальбот вышел из себя.

— Чего же вы тогда хотите?

— Проценты с пяти миллионов составляют ровно половину ваших доходов. Короче, говоря вашим же деловым языком, я намерен влезть в ваш подпольный бизнес.

Вуд услышал возмущенный вздох старика.

— Не выйдет! — выплюнул он. — Даю вам восемьдесят тысяч. Это вся наличность, которую я могу собрать.

— Не валяйте дурака, Тальбот, — сказал Мосс с леденящим спокойствием. — Мне не нужны деньги, чтобы перебирать их в руках. Мне нужен большой и обеспеченный доход, достаточный для проведения моих экспериментов без осушения больничных фондов, которых мне все равно не хватает. Если бы этот эксперимент меня не интересовал, я никогда не взялся бы за него и за пять миллионов, как бы они ни были мне нужны.

— Восемьдесят тысяч, — повторил Тальбот.

— Ну и держитесь за ваши деньги, пока не сгниете вместе с ними. Сколько вам там осталось с вашей прогрессирующей грудной жабой? Около шести месяцев, не больше.

Трость старика нервно застучала по полу.

— Ваша взяла, шантажист, — сдался Тальбот.

Мосс рассмеялся. Вуд услышал скрип мебели, когда собеседники поднялись и направились к лестнице.

— Хотите еще раз взглянуть на Вуда и собаку, Тальбот?

— Нет, я и так уже убедился.

— Тогда избавься от них, Кларенс. Только не вздумай больше оставлять их на улице, чтобы дать пищу для размышлений пронырливым репортерам Тальбота. Одень на револьвер глушитель. Он внизу. Потом обработай трупы кислотой.

Глаза Вуда в ужасе обежали комнату. Ему и его телу необходимо вырваться отсюда. Но если он уйдет один, то ему уже никогда не стать самим собой.

Но они находились на втором этаже, в задней части дома. Даже будь здесь пожарная лестница, окна ему все равно не открыть. Выход оставался только один — через дверь.

Каким-то образом он должен ухитриться повернуть ручку двери, пойти на риск наткнуться на лестнице или внизу на Кларенса и Мосса, да потом еще открыть дверь на улицу.

Собака в его теле жалобно завизжала. Вуд пытался преодолеть инстинктивный страх, охвативший его животный мозг. Необходимо сохранять хладнокровие.

Снизу доносились громыхающие шаги Кларенса, который ходил по комнатам в поисках глушителя к своему револьверу.

Гилрой закрыл за собой дверь телефонной будки, выудил из кармана монетку и сбил на затылок свою бесформенную фетровую шляпу.

— Дайте мне шефа, — сказал он.

Редактор рассеянно приветствовал его. Гилрой знал, что тот пришел совсем недавно и разбирал бумаги и прессу у себя на столе, ища свежую информацию.

— Это Гилрой, шеф.

— Что у тебя по кататоникам?

— Ничего, шеф, — мрачно ответил Гилрой.

— Где ты сейчас находишься?

— Весь день провел в больнице, наблюдал за кататониками и ждал, пока проклюнется какая-нибудь идея.

— Ну и как? — сочувственно спросил редактор.

— Ни черта. Они беззвучны и неподвижны, а врачи ничего путного не говорят. А что у вас из полиции и из других больниц?

— Я как раз просматривал сообщения, когда ты позвонил. Вот… их отпечатки пальцев ранее зарегистрированы не были. Ни в одном полицейском участке их фотографий не опознали.

— Больницы за пределами Нью-Йорка проверяли? — с надеждой спросил Гилрой.

— Исчезнувших пациентов нигде не числится.

Гилрой вздохнул и выразительно пожал плечами.

— Итак, все впустую. Тщательно же этих людей отбирали. По всей стране газеты печатают их фотографии, а у них, оказывается, ни друзей, ни родственников, ни приводов в полицию.

— Как насчет чисто гуманного подхода? — подбадривающе спросил редактор. — Как они беспомощны, как плохо были одеты, истощены, как их сейчас кормят… Состряпай историю о том, кем они могли быть, судя по их рукам и чертам лица. Неплохой поворот, а?

— Нет, шеф, — простонал Гилрой, — я побит. А стряпать такие истории не по моей части. Я ведь не сопливая баба. Работать мне здесь не с чем. У этих бродяг никаких концов не найдешь. Кто они, неизвестно, откуда взялись, неизвестно, что именно с ними произошло, тоже неизвестно.

— Вот что, Гилрой, — резко выпалил редактор. — Прекрати это нытье, слышишь? Начальник в этой газете я, и поскольку увольняться ты, вроде бы, не собираешься, я тебе могу приказать собирать любую информацию, которая мне понадобится, хоть количество новорожденных за сутки. Ты решил, что мы напали на след сенсации, и меня в этом убедил тоже ты. И я до сих пор убежден! Я хочу, чтобы ты выяснил все насчет этих кататоников. Откуда они взялись и как дошли до нынешнего состояния. Того же хочет и читатель. Я не остановлюсь, пока не добьюсь своего. Ясно? Начинай работу и вгрызайся в нее. Не давай сбить себя со следа. И, просто, чтобы показать тебе свою поддержку… Санкционирую тебе неограниченные представительские расходы по собственному усмотрению. Берись за дело и разработай этих кататоников как только сумеешь.

На секунду Гилрой потерял дар речи.

— Вот черт… — пробормотал он в смущении. — Все сделаю, шеф. Я как-то не думал, что вы так настроены.

— Мы с тобой вдвоем живо расколем эту историю, Гилрой. Но попробуй мне только еще раз заныть, что ты потерпел поражение, и можешь начинать рассыльным в любой другой газете. Понял? Это все!

Гилрой нахлобучил шляпу.

— Понял, шеф, — заявил он мужественно. — Можете на меня полагаться до конца.

Решительной походкой он вышел из телефонной будки.

Да, все, что ему требуется — это терпение и острая наблюдательность. Самое трудное — найти первую зацепку, а там история начнет разматываться сама собой. Он зашагал к выходу из больницы.

Вдруг кто-то легко прикоснулся к его руке. Гилрой обернулся и увидел врача, с которым он беседовал у постели кататоника.

— Гилрой, если не ошибаюсь? Знаете, я тут размышлял на досуге об этих разрезах на шее…

— И что же? — насторожился Гилрой, доставая блокнот.

— Ты что, снова решил увольняться? — спросил его редактор десять минут спустя.

— Вот уж нет! — Гилрой положил блокнот на телефон. — Напал на горячий след. Слушайте внимательно. Меня на него навел один из врачей «Мемориала». Он пришел к выводу, что разрезы на шее были сделаны для обеспечения доступа к какой-то части мозга. Они проходят по касательной в четверти дюйма от спинного хребта так, чтобы не задеть позвонки. По словам врача, задних долей мозга под таким углом не достать, да и на шее нет такой области, которую было бы удобнее оперировать со спины, чем спереди или через рот. Если такой разрез не задевает спинного хребта, а в нашем случае он его не задевает, то служить причиной паралича он никак не может.

Поэтому доктор и предполагает, что эти разрезы были сделаны с целью обеспечить доступ к какой-то доле самого основания мозга, которую сверху не достать. К какой именно, он не знает как и не знает, почему эта операция приводит к полному параличу. Уяснили, да? Так вот, к чему все сводится: обычно, для того, чтобы достичь какой-то части мозга, приходится снимать изрядный кусок черепа. Здесь же к мозгу проникли через разрез, рассчитанный до последнего миллиметра. Хирург, сделавший его, работал исключительно по расчетам, как летчик «вслепую» летит по приборам. Доктор из «Мемориала» говорит, что только четыре хирурга во всей стране способны на такую ювелирную работу.

— Кто именно, черт бы тебя побрал! Ты спросил, кто именно?

— Естественно, — обиженно ответил Гилрой. — В Нью-Йорке — Мосс, в Чикаго — Фабер, да еще Кроуниншоу в Портланеде, и, возможно, Джонсон в Детройте.

— Так чего же ты ждешь? — завопил редактор. — Найди Мосса!

— Мосс исчез. Покинул свою квартиру, не оставив адреса. Он был зол, как черт. Правление потребовало его отставки, и он уволился с весьма подмоченной репутацией. Ходят слухи о злоупотреблениях больничными фондами.

— Найди Мосса, — ответил редактор. — С остальными я свяжусь сам. Похоже, что след хороший.

Гилрой повесил трубку и быстрыми шагами хищника понесся к двери.

Вуд подобрался. Вот-вот Кларенс найдет глушитель и поднимется наверх, чтобы пристрелить его и тело. Бежать, немедленно бежать! Неловко и неуклюже Вуд поднялся на задние лапы и попытался взять в передние лапы дверную ручку. Когти соскользнули с нее. Он услышал, как Кларенс остановился, услышал звук выдвигаемых ящиков.

Ужас охватил его. Он яростно вцепился в ручку зубами. Чувствительные десны пронзила боль, ручка поддалась, оставив во рту привкус меди.

Тяжестью своего тела он тянул ручку к полу, резко выгибая шею, чтобы повернуть ее. Щелкнул язычок, вылетая из замка. Он навалился на дверь. Снизу опять донеслись громовые шаги.

Бесшумно Вуд вышел в холл и осторожно заглянул на лестницу. Она все еще была пуста. Кларенса не было видно.

Вуд вернулся в комнату и дернул свое тело за одежду, пятясь и вытаскивая его в холл. Они начали спускаться по ступенькам.

Как раз в это время из комнаты внизу вышел Кларенс и направился к лестнице. Вуд сжался в комок, услышав металлический звук — он понял, что Кларенс надел на револьвер глушитель. Уверенно взбегая вверх по лестнице, Кларенс оказался прямо перед ним. Открыв от удивления рот, Кларенс потянулся было за револьвером, но клыки Вуда впились ему в горло. Они клубком скатились вниз. Кларенс остался лежать на полу. Вуд, потянув за собой свое тело, рванулся к двери.

Услышав, как из задней комнаты выбежал на шум Мосс, он яростно впился зубами в ручку двери, охваченной страхом при мысли, что Мосс может настичь его раньше, чем он с ней справится.

Но замок щелкнул, и он всей своей тяжестью навалился на дверь, распахивая ее. Его человеческое тело на четвереньках последовало за ним. Он подтолкнул его в сторону Центрального парка, желая убраться подальше от Мосса.

Оглянувшись, он увидел, как доктор провожает их взглядом, стоя в двери, и в страхе потащил свое тело за угол, где можно было прикрыться потоком автомобилей.

Он избежал смерти, и тело его все еще было при нем, но паника не улегалась, а разгоралась все сильнее. Как ему кормить свое тело, как ему найти для него приют, уберечь от Мосса и гангстеров Тальбота? И как заставить Мосса вернуть ему его собственное тело?

Но было очевидным, что первоочередная его задача спрятать тело подальше от чужих глаз. Оно было голодно и рыскало в поисках еды. Вид человека, бегающего на четвереньках по тротуару и принюхивающегося к нему, вызвал брезгливое внимание прохожих. Не прошло и минуты, как их чуть ли не окружила толпа. Вуд перепугался до смерти. Вцепившись зубами в одежду тела, он перетащил его через улицу на другую сторону, где можно было укрыться за деревьями и кустами Центрального парка.

Однако Мосс времени зря не терял. Черная машина пронеслась на красный свет и устремилась к ним. С другой стороны мчался полицейский автомобиль с включенной сиреной. Черная машина сбавила ход. Вуд встал перед своим телом, рыча на двух приближающихся к нему полицейских. Один из них отшвырнул его ногой, другой просунул телу руки подмышки и попытался его поднять.

— Псих. Вообразил себя собакой, — сказал полицейский не без интереса. — Куда его, в дурдом?

Его напарник кивнул. Вуд обезумел. Он рванулся вперед, злобно клацая зубами. Объясниться с людьми он не мог, но надо было что-то делать, чтобы защитить свое тело. Полицейский опять отшвырнул его ногой.

Внезапно он понял, что они пристрели бы его, не будь они так заняты телом. Он метнулся в поток автомобилей, рискуя попасть под колеса.

— Всадить, что ли, в него пару пуль?

— Укусит еще. Позвоним в участок из госпиталя.

Полицейский автомобиль рванулся с места. Вуд хотел бежать за ним, но другие машины вклинились между ними.

Он увидел, как большой черный автомобиль отчаянно развернулся и устремился к нему. Никто, кроме гангстеров Тальбота, не стал бы так упорно его преследовать.

Он метнулся к дорожке, ведущей в глубь парка, и скрылся в зарослях. Из-за кустов он видел, как вышедшие из машины гангстеры рассыпались в цепочку. Он тихо отполз вглубь кустов, оставляя их в стороне.

Пока что особой опасности они для него не представляли. Но он был убит потерей своего тела. Пока тело находилось рядом, оно было источником мужества, хотя он даже смутно не представлял себе, как заставить Мосса вернуть его. Сейчас же к проблеме, как заставить Мосса сделать операцию, добавилась проблема, как снова оказаться рядом со своим телом.

Но его желудок сводило от голода. Прежде, чем строить планы, необходимо было найти еду. Он осторожно выполз из своего убежища. Гангстеры уже скрылись из вида. После долгого выжидания в засаде он поймал белку и перегрыз ей хребет. При мысли о том, что придется есть сырую тушку зверька, его чуть не стошнило. Положение его было ужасным. Люди Тальбота искали его, чтобы пристрелить, а полицейские тоже, вероятно, получили уже инструкцию уничтожить злобную бродячую собаку.

И в кошмарном сне такое не приснится. Он был абсолютно беспомощен. Против него ополчились преступный мир и силы охраны порядка. Тем, кто согласился бы ему помочь, он не в состоянии объявить, что он — человек. Да и кто способен ему помочь? Кто, кроме Мосса? Допустим, что ему удалось бы ускользнуть от полиции и от гангстеров, пробраться в госпиталь и каким-то образом объяснить… Ну, и что? Все равно ведь никто, кроме Мосса, не сумеет выполнить операцию!

Он осторожно затрусил по парку. Необходимо разработать какой-то метод коммуникации. И найти кого-то, достаточно влиятельного, чтобы воздействовать на Мосса.

Но кто же, кто обладает такой силой и как с ним объясниться?

У самого выхода из Центрального парка беда чуть не настигла его. Он бежал по тропинке, идущей параллельно с проезжей дорогой. Курсирующая по дороге черная машина вдруг набрала скорость и пронеслась мимо него. Он услышал приглушенный хлопок и свист пули над головой. Отпрянув в кусты, он заметался от дерева к дереву, стараясь двигаться так, чтобы все время находиться в укрытии.

Гангстеры высыпали из машины. Но продирались они сквозь кустарник медленно, а проворные ноги Вуда унесли его от них на добрых три сотни футов.

Выбравшись из парка, он понесся по улицам, не обращая внимания на транспорт. На Бродвее он почувствовал себя в большей безопасности среди густой толпы людей. Бандитов Тальбота здесь можно было не бояться, но на мостовой показался полицейский автомобиль. Вуд спрятался за переполненным мусорным баком у какой-то грязной забегаловки.

Пронизывающий ветер с реки сорвал газету, лежавшую поверх груды мусора в баке, и прилепил ее на стенке соседнего бака.

Вуд вспомнил, как день назад он стоял у входа в контору по найму, разговаривая с одним из гангстеров Тальбота.

Ему тогда еще пришло в голову, что лучше уж впасть в кататонию, чем голодать. Теперь-то он так не подумал бы.

Привстав на задних лапах, он перевернул мусорный бак. Бак с грохотом покатился к сточной канаве, рассыпая мусор по всему тротуару. Прежде, чем из двери выскочил, ругаясь, швейцар, Вуд раскидал лапами груду отбросов, схватил зубами скрученную газету, отдающую кислым запахом гниющей еды, и пустился наутек.

Укрывшись от ветра на задворках какого-то дома, он расправил газетный лист и пробежал его глазами. Газета была вчерашняя, та самая, которую он выбросил у двери агентства по найму. В левой колонке он нашел статью о кататониках, подписанную журналистом Гилроем.

Вуд быстро затрусил по улице, тесно прижимаясь к домам, тщательно наблюдая за автомобилями, в которых могли быть либо гангстеры, либо полицейские…

Уже темнело. До захода солнца он успел пробежать добрых три мили. Запыхавшись, он остановился у громадного здания «Морнинг Пост». Здание казалось неприступным.

Он наблюдал за входной дверью главного подъезда, выжидая момент, когда кто-нибудь распахнет дверь так, чтобы можно было проскочить вовнутрь. С надеждой смотрел он на подходившего к двери пожилого джентльмена. Однако тот мягко, но решительно отпихнул его. Вуд обнажил клыки, для него это была единственная форма ответа. Человек торопливо закрыл за собой дверь.

Вуд избрал иную тактику. Он увязался за высоким тощим парнем, лицо которого казалось добрым, несмотря на выражение угрюмой сосредоточенности. Вуд неуклюже завился хвостом, демонстрируя свои дружественные намерения. Высокий человек остановился, почесал Вуда за ушами, но в дверь с собой не пропустил. Но прежде, чем он успел закрыть ее, Вуд яростно прыгнул, чуть не сбив его с ног, и оказался в вестибюле, где понесся между бесчисленными ногами, устремившись к лестнице. Высокий человек выругался ему вслед.

Вуд миновал этаж за этажом. Вот, наконец, он у двери отдела новостей. Он остановился, перевел дыхание. Потом зажал ручку двери в зубах и повернул ее. В его чувствительные ноздри ударила едкая волна табачного дыма, уши пронизала боль от грохота и шума. Пробиваясь между рядами заваленных бумагами столов, он с надеждой оглядывался по сторонам. Он видел людей, склонившихся над машинками, не замечающих ничего, кроме своей работы, юнцов, бегом разносящих между столами пачки бумаг, мужчин и женщин, летящих из стороны в сторону. Умные, проницательные, внимательные лица…

Кое-кто на секунду отрывался от своего дела, чтобы взглянуть на него, но сразу же возвращался к работе, почти его не видя.

Он дрожал от волнения. Ведь это были люди, которые могли и воздействовать на Мосса, и понять его, Вуда. Кто, как не они! Лапой он дернул за ногу репортера, печатающего на машинке, заискивающе глядя на него. Репортер посмотрел под стол и отпихнул Вуда.

— Отвяжись, — сказал он сердито. — Иди домой.

Вуд отпрянул. Мозг его напряженно заработал: как же ему изложить свою историю? Чем заменить слова человеческой речи? И его осенило. Он же специалист по шифрам и кодам…

Он залаял, чередуя длинные протяжные звуки с короткими. Испуганно завопила женщина. Репортеры повскакали с мест и встали плотным кругом, не смея подойти к Вуду вплотную. Вуд пытался пролаять текст азбукой Морзе и с надеждой искал глазами того, кто поймет его. Но встречал он в ответ лишь неприязненные холодные взгляды.

— Это та самая псина, которая напала на меня внизу, — сказал высокий худой человек.

Вуд залаял было снова, но из отделенной стеклянной перегородкой клетушки вышел редактор.

— Что за шум? — требовательно осведомился он и увидел Вуда. — Убрать к чертям этого пса!

— Вот, вот! Уберите-ка его отсюда! — заорал худой.

— Слушай, Гилрой, он же очень милый и ласковый пес. Посмотри-ка на него своим гипнотическим взглядом.

Вуд моляще впился глазами в Гилроя. Хоть он и не мог объясниться, но автора статей о кататониках он нашел! Гилрой шел прямо на него, произнося обычные в таких случаях фразы, которыми успокаивают разбушевавшихся собак.

Вуд так был близок к успеху! Ему бы только суметь выразить себя, прежде, чем его поймают и выдворят.

Прыгнув на стол, он смахнул на пол банку чернил, растекшихся темной лужей. Не теряя ни секунды, ой схватил лист белой бумаги, обмакнул лапу в чернила и попытался писать.

Но лучик надежды мгновенно погас. Собачье когти — это не человеческий палец. На бумаге, просто получился отпечаток его лапы.

Уныло, но не сопротивляясь, чтобы не злить Гилроя, Вуд позволил завести себя в лифт. Он опять неуклюже завилял хвостом. Потом сел и попытался состроить гримасу, которая на человеческом лице показалась бы дружелюбной. Гилрою она понравилась. Он потрепал Вуда по голове. И решительно выставил его за дверь.

Но Вуд не отчаивался. Как бы то ни было, он сумел проникнуть в редакцию и обратить на себя внимание. Он знал, что газета — это единственная сила, способная повлиять на Мосса. Осталось лишь решить проблему коммуникации. Но как? Писать лапой он не мог, и никто в редакции не понял азбуки Морзе.

Прижавшись к белой бетонной стене, он лихорадочно искал выход. У него не было ни речи, ни послушных пальцев. Единственное, что оставалось — лаять. Должен хоть кто-то в этой толпе услышать в его лае точка и тире.

И, действительно, не одна голова повернулась к нему. Уж что-что, а внимание-то он к себе привлекал. Но понять его так никто и не понял.

На какой-то миг он потерял рассудок. Он заметался под ногами прохожих, заливаясь хриплым отчаянным лаем, прыгая на людей, которые казались ему понятливее остальных, не отставая от них, пока не становилось ясным, что послание до них не дошло.

Никаких результатов, кроме робкого похлопывания по голове или испуга. Он смолк и опять прижался к стене, чувствуя себя побежденным. Никому и в голову не придет услышать морзянку в собачьем лае. Когда он был человеком, он, наверное, реагировал бы точно так же. Люди видят в его лае только лишь попытку собаки обратить на себя внимание. И ничего более.

Он долго рыскал по улицам, завидуя ступающим вокруг него человеческим ногам, твердо и уверенно идущими в нужном им направлении. Самоуверенным, эгоистичным ногам, не сделающим ни одного шага в сторону от своего пути, чтобы помочь ему.

Владельцы этих ног обладали способностью выражать самые тонкие оттенки мысли и чувства речью, письмом, телефонным звонком…

Его же голос был всего-навсего хриплым пронзительным воем, раздражающим людей. Лапы его были пригодны только к бегу, а заостренная морда не могла выражать никаких человеческих чувств.

Наконец, после долгих поисков он наткнулся на огрызок карандаша. Стиснув его в зубах, он затрусил к докам на Западной улице.

Ветер с реки гонял на берегу многочисленные обрывки бумаги. Некоторые были довольно большими и относительно чистыми.

Поймав кусок бумаги, он твердо зажал его в лапах. Языком и зубами он переместил огрызок карандаша во рту так, чтобы он находился прямо над бумагой. С трудом он вывел большими печатными буквами: «Я человек». Эти два слова заняли у него всю страницу, не оставляя места для дальнейшей информации.

Выплюнув карандаш, он стиснул бумагу в зубах и побежал обратно к зданию газеты. Впервые с момента своего побега от Мосса, он почувствовал уверенность в себе.

Вуд проскользнул в вестибюль с группой усталых молодых репортеров, возвращающихся с заданий. Он снова поднялся по лестнице, положил бумагу на пол и сжал дверную ручку своими мощными зубами.

Гилрой сидел за своим столом, печатая статью на машинке, Вуд подбежал к нему с бумагой в зубах и положил ему лапу на колено.

— Какого черта! — выдохнул Гилрой, испуганно отдернул ногу и отпихнул Вуда.

Но Вуд не уходил. Дрожа, он вытягивал шею как можно дольше, пока Гилрой не выхватил у него изо рта лист бумаги. Вуд застыл, жадно впившись глазами в тощего репортера.

Лицо Гилроя потемнело от гнева.

— Кто это здесь вздумал дурака валять? — неожиданно заорал он, но почти никто не обратил внимания на его крик. — Кто запустил сюда эту псину и всунул ей в зубы кретинскую записку? Ну, сознавайтесь, кто?

Вуд запрыгал вокруг него, истошно лая, пытаясь объяснить

— Да заткнись ты! — загремел Гилрой, — Эй, рассыльный! Вышвырни его отсюда, да смотри, не пускай обратно. Не бойся, он тебя не укусит.

И опять Вуда постигла неудача!

Но он не намерен был сдаваться. Когда прошел истерический приступ отчаяния, мозг его заработал ясно и четко. Неудача? Да, но все же он нашел способ коммуникации. Ему просто не хватило места, чтобы разъяснить все, как надо. Но он напал на правильный путь, которым и надо теперь следовать.

Прежде, чем рассыльный загнал его в угол, Вуд подпрыгнул и схватил со стола карандаш.

— Отнять у него карандаш, мистер Гилрой? — спросил мальчик.

— Я тебе дам свой, если не хочешь, чтобы тебе руку отхватили, — фыркнул Гилрой, возвращаясь к своей машинке.

Вуд спокойно сидел у ног рассыльного, пока тот вызывал лифт. Теперь ему не терпелось поскорее выбраться из здания и вернуться в найденное им в доках убежище, где он мог бы обдумать возможность более подробного послания.

Он понял, что алфавиту нужно найти какую-то замену, доступную его неуклюжим зубам.

Настойчивые попытки собаки вернуться в редакцию раздражали Гилроя.

Скомкав принесенную ею бумажку, он швырнул ее в корзину. Какой-то странный розыгрыш.

Его длинные пальцы проворно выстукивали последнюю страницу статьи Собрав пачку листков, он направился к редактору.

Редактор внимательно изучил первый абзац и торопливо пробежал глазами остальной текст. Он явно чувствовал себя неловко.

— Ну как, неплохо? — вырвалось у Гилроя.

— А-а, что? — редактор растерянно посмотрел на него. — Нет, хорошая статья. Очень даже хорошая, по правде говоря.

— Я должен благодарить за этот материал вас, — восхищенно продолжал Гилрой. — Сам-то я уже был готов сдаться. Казалось, что зашел в тупик. А сейчас вдруг полиция подбирает на улице психа, который ведет себя по-собачьи, а на шее у него точно такой же разрез, как у тех троих. Может быть, этот факт и не очень проясняет картину, но, по крайней мере, придает ей новый поворот. Ничего, теперь-то я уверен, что мы докопаемся…

Редактор рассеянно слушал Гилроя. Его беспокойство возрастало с каждой фразой репортера.

— А ты его видел, этого последнего?

— Разумеется! Я законтачил с тем доктором из больницы. Ей-богу, не знай я всей истории с самого начала, я бы тоже принял этого человека за психа. Он скачет по полу, все обнюхивает и пытается лаять. Но на шее у него разрез, зашитый двумя швами!

— Да, события разворачиваются интересно и быстрее, чем я ожидал, — сказал редактор, тщательно складывая странички статьи Гилроя в ровную стопку. — Но вот только… — Он запнулся. — Не знаю даже, как и сказать тебе это, Гилрой.

Репортер насупил брови.

— Что не так на этот раз? — спросил он недоуменно.

— Видишь ли, я вынужден снять тебя с этого дела. Мне очень жаль, потому что оно начало вырисовываться. Мне очень жаль, Гилрой, но, черт возьми, такие уж у нас порядки.

— Такие, да? — Гилрой впился руками в крышку стола и наклонился к редактору. — На чьи мозоли мы наступаем? Не понимаю. Больнице это все безразлично. Имен я никаких не называю. Просто потому, что не знаю, кого назвать. Так в чем же дело?

Редактор пожал плечами.

— Ничего не могу поделать. С приказами вышестоящих не спорят. Но у меня есть интересное задание для тебя…

Гилрой в ярости отошел к окну. «Отдел рекламы вряд ли может стоять за запретом, — подумал он. — Они от этой больницы рекламы не имеют. Что же касается большого босса Тальбота — то он вмешивался в дела редакции только в тех случаях, когда надо было прикрыть какую-нибудь грязную историю по части уголовщины. Редакторы? Они от силы поддаются на дюйм, когда общественное мнение требует от них милю. Следовательно, раз редакторы и отдел рекламы здесь ни при чем, никого, кроме Тальбота, не остается…»

Гилрой нетерпеливо забарабанил костяшками костлявых пальцев по оконной раме. Зачем Тальботу понадобилось прикрывать этот материал? Допустим, он нашел новый способ расправляться с предателями. Сомнительно. Тальбот не пойдет на такие ухищрения, когда у него всегда остается старый способ, дешевый и эффективный: залить тело в цементный блок и отправить на дно реки.

— Сдаюсь, — сказал Гилрой, не поворачиваясь. — Никак не пойму, что Тальботу за корысть в этом деле.

— И я никак не пойму, — признался редактор.

Услышав эти слова, Гилрой резко развернулся на каблуках.

— Так вы знали, что приказ исходил от Тальбота?

— А от кого же еще? Но не расстраивайся, дружище. Забудь на время всю эту кататонию. Займись-ка завтра информацией, которую Джонсон передал по телефону из ратуши.

Гилрой рассеянно пробежал глазами протянутую ему бумажку. Гнев на его лице сменился изумлением.

— Что за чертовщина? Единственное, что я понял из этого сообщения: общество защиты животных и любителей собак заявили мэру протест против организованного избиения в городе всех рыже-белых колли!

— Вот именно.

— И у вас сложилось мнение, что за этим избиением стоит банда Тальбота?

Когда редактор кивнул, Гилрой в отчаянии всплеснул руками.

— Я ничего не понимаю. С какой стати эти бандиты пытаются замять материал о кататониках и пытаются перестрелять ни в чем не повинных колли? Пойду домой и нарежусь в стельку!

Он пулей вылетел из кабинета. Редактор даже не успел пожать плечами, как Гилрой ворвался обратно.

— Шеф, мы с вами — пара патентованных идиотов! — завопил он. — Помните эту колли, ну, ту, которая прибежала с куском бумаги в зубах и которую мы выставили на улицу? Это же и есть собака, которую пытаются укокошить люди Тальбота! Она хотела принести нам записку от кого-то!

— Черт возьми, — редактор вскочил со стула. — А где она?

Гилрой выразительно всплеснул руками.

— Пошли! К чертям пальто и шляпы!

Они вылетели в комнату репортеров, где сотрудники ночной смены читали за столами свои бумаги.

— Все бросайте свои дела и живо за мной! — крикнул редактор.

Он впихивал их в лифт, растерянных и ничего не понимающих.

Выскочив на улицу, он огляделся по сторонам.

— Здесь его нет, Гилрой. Вот что, дубины, всем рассыпаться по улицам! Как только увидите рыже-белую колли, свистните ему. Пес сам к вам подойдет. Вперед, и никаких вопросов!

Гилрой оставил редактора свистеть у подъезда, а сам засвистел по Западной улице. Целый час он шатался, посвистывая, в районе мрачных доков. Ему попались несколько бездомных дворняжек, но колли нигде не было видно. В конце концов устав и проголодавшись, он вернулся к редакции, сердясь на себя за то, что упустил собаку, когда она приходила к нему сама.

Редактор все еще свистел у подъезда что было сил, собрав вокруг себя небольшую толпу прохожих, надеющихся увидеть что-нибудь из ряда вон выходящее. Один за другим возвращались репортеры.

— Ну что? — спросил редактор, на минуту перестав свистеть.

— Пока ничего. А здесь пес не показывался?

— Пока нет. Но придет, никуда не денется, — и редактор засвистел снова, не обращая никакого внимания на косые взгляды и грубые замечания прохожих. Он был человеком стальной воли.

Послышался топот ног. Из-за угла вынырнул один из репортеров, свистевший вслед удирающей от него собаке.

— Вот она, вот она! — завопил Гилрой и рванулся сквозь толпу зевак. Собака бросилась ему навстречу и Гилрой вырвал у нее из зубов грязный кусок бумаги. С другой стороны улицы показалась большая черная машина, и собака мгновенно скрылась в доках.

Гилрой кинулся было за ней, но остановился и глянул на бумагу, которую держал в руке. Подбежал редактор, нещадно поливая его руганью за то, что он упустил собаку. Гилрой протянул бумажку ему.

— Ну и собачка, — сказал Гилрой. — Почитайте-ка. Брови редактора поползли вверх. На бумажке было написано:

;;;.; ;,::..,. " .,;;;::''''. ":;:....:::..,,;,

,;;; :::: :;, ";;'''''' :: ; :;:; '' ;:;:;;:

— Будь я проклят! — воскликнул редактор. — Это еще что такое? Ничего не понимаю!

— И не поймете, — ответил Гилрой. — Это шифр. У вас есть знакомые криптографы?

— Можно обратиться в полицию или в ФБР.

— Как бы не так, отдать им сами не знаем что. Оставайтесь здесь, шеф. Я вернусь с расшифровкой.

Он исчез прежде, чем редактор успел раскрыть рот. В каталоге библиотеки на 42 улице Гилрой зашел в телефонную будку и набрал номер.

— Кто это? Ротбарт? Слушай, Ротбарт, это Гилрой. Будь другом, спустись на улицу. Там у подъезда стоит шеф. Позови его к телефону, а сам постой там вместо него. Если увидишь рыже-белого колли, хватай его и тащи в контору. Договорились? Спасибо.

— Как дела, Гилрой? — с надеждой спросил редактор несколько минут спустя.

— Пока никак, шеф. Поэтому я и звоню. Я здесь просмотрел книги по военной дешифровке, всякую детскую ерунду и историю криптографии. Нашел несколько интересных шифров, но ничего, похожего на наш.

— Что собираешься делать дальше?

— Не знаю, право. Может быть, в полицию пойду.

— Ни в коем случае, — твердо сказал редактор. — Попроси библиотекаря тебе помочь.

Повесив трубку, Гилрой подошел к дежурному.

— Где бы мне найти человека, разбирающегося в криптограммах?

Дежурный вежливо пошептался с коллегой.

— Хранитель отдела рукописей знает в них толк, — сказал он, возвращаясь к Гилрою. — Вниз по лестнице…

Быстро поблагодарив его, Гилрой бросился в указанном направлении.

— Взгляните-ка, — сказал журналист, кладя бумажку на стол.

— Похоже, занятная штучка, — осторожно сказал хранитель, — но за двадцать лет мне не попалось ни одной, которую я не мог бы расколоть. — Он еще раз посмотрел на бумажку.

— Можете сказать, что в ней написано?

— Дайте мне попробовать. Шифр Бэкона разгадали только три столетия спустя.

Гилрой застонал. Таким сроком он не располагал.

— Здесь ясно видны группы, — продолжал хранитель, которому триста лет были нипочем. — Принцип частотности здесь не годится.

— Это я и сам знаю, — хрипло сказал Гилрой.

— Если вы такой умный, то зачем вы пришли ко мне?

— Ладно, ладно, не буду вам мешать, — и испуганный журналист сбежал.

Вернулся он час спустя, после того, как поел и исшагал окрестные кварталы, нервно жуя сигарету за сигаретой.

На столе перед хранителем выросла стена бумаг высотой по грудь Гилрою.

— Что-нибудь получилось?

Хранитель был слишком занят, чтобы отвечать. Он молча выписывал на листке бумаги букву за буквой: «кататоников оперировал мосс на деньги тальбота спасите меня от них».

— Если бы я еще и знал, что автор имел в виду, — сказал хранитель, — то, возможно, увидел бы в этой фразе даже смысл.

Гилрой вырвал бумажку у него из рук. Дверь громко захлопнулась за ним.

Трясясь в такси обратно в редакцию, Гилрой особой радости не испытывал. Если собаку убили, на всей этой истории с кататониками можно поставить крест. Собака была единственной ниточкой к автору послания.

Вуд пробирался темными узкими проходами за фруктовым рынком на Западной улице. Здесь можно будет укрыться среди ящиков с фруктами, если гангстеры Тальбота нападут на его след. От реки пришлось уйти, потому что они наверняка опознали его и вызвали подкрепление. На своих быстрых автомобилях они без труда оцепят район, в котором он находится, и прочешут его, пока не загонят Вуда в угол.

Но то, что его вышли искать газетчики, было гораздо важнее. Расшифровали они его послание или нет, в любом случае Гилрой понял, наконец, что он ищет контакта с ними.

Безошибочное собачье чутье вывело его в ближайшую к редакции точку. Он осторожно выглянул на угол. Чёрной машины не было видно: но ему придется проскочить без прикрытия добрых сто ярдов, да еще под самыми фонарями. Напряглись мощные мышцы ног.

Стрелой он пронесся по тротуару прямо к ногам человека, нетерпеливо переминающегося у двери.

— Наконец-то, — воскликнул редактор. — Вовнутрь, живо! — и распахнул дверь. В считанные секунды оба влетели в лифт и вот они уже в кабинете редактора.

— Надеюсь, никто тебя не видел, а то обоим крышка, — буркнул редактор, усаживаясь за стол.

Вуд растянулся на холодном полу, слушая как редактор проклинал Гилроя за то, что тот до сих пор отсутствует. Вуд надеялся, что к этому времени его послание уже расшифруют и поймут, что он человек в собачьей шкуре. Но стало ясно, что Гилрой все еще занят с расшифровкой.

В любом случае, он был пока что в безопасности. Гилрой скоро вернется, он все узнает. Надо потерпеть. Вуд поднял голову и прислушался. Он узнал характерную походку Гилроя. Хлопнула дверь.

— А, собака уже здесь? Посмотрите-ка, что я принес! — Он положил бумагу на стол перед редактором.

Вуд не сводил глаз с лица редактора, жадно читающего принесенную Гилроем бумагу. Вуд даже не обратил внимания на огромный бутерброд, который Гилрой положил рядом с ним. Он был ошеломлен тем, что Гилрой не проявил к нему никакого интереса. Он так ничего и не понял, но, может быть, редактор поймет?

— Вот, значит, как! Стало быть, и Мосс, и Тальбот! Теперь вырисовывается ясная картина.

— С Моссом мне все понятно, — сказал Гилрой. — Он единственный, кто мог выполнить такую операцию. Но Тальбот… Ему-то какой прок в этом деле? И кто же, в конце концов, послал нам шифровку? И откуда он получил информацию?

Вуд чуть с ума не сошел от отчаяния. Он ведь мог все объяснить, он-то уж лучше всех знал, какой Тальботу прок от экспериментов Мосса. Вопрос коммуникации был им решен. Тальбот и Мосс были разоблачены, но он и на шаг не приблизился к тому, чтобы вернуть себе свое собственное тело.

Ему придется написать еще одну шифровку — длинную и более подробную, которая ответит на все вопросы, только что заданные Гилроем. Но, чтобы сделать это… Его прямо дрожь пробрала. Чтобы сделать это, ему снова придется пробираться сквозь патрули гангстеров, ведь его шифровальная таблица била нарисована на полу в углу убежища.

— Надо заставить пса отвести нас к автору шифровки, решительно сказал Гилрой. — Это единственный способ загнать в угол Тальбота и Мосса. Пока что у нас есть только обвинение, но ни одного юридического доказательства, с которым можно было бы выступать в суде.

— Он должен находиться где-то недалеко отсюда, — сказал редактор.

Гилрой посмотрел на Вуда.

— Я тоже так думаю. Пес приходил сюда и лаял, пытаясь заставить нас следовать за ним. Мы его выгнали, но через полчаса он вернулся, принеся в зубах написанную каракулями записку. Потом, еще через час, он принес шифровку. Следовательно, ее автор находится где-то рядом. Дадим псу поесть, а затем…

Он вдруг шумно проглотил слюну и изумленно взглянул на редактора. Вскочив с места, он кинулся к Вуду и запустил пальцы в густые волосы его шеи.

— Смотрите, шеф, это же хирургический пластырь! Когда собака наклонила голову, чтобы откусить кусок, волосы упали в сторону, и я его заметил.

— По-твоему, эта собака — кататоник? — улыбнулся редактор. — Ты скоро свихнешься на этой почве, Гилрой.

— Весьма вероятно. Но я, все же, хочу посмотреть, что скрывается под этим пластырем.

Сердце Вуда яростно забилось. Он знал, что разрез на шее его собачьего тела как две капли воды похож на те, которые Гилрой видел у «кататоников». Гилрой все поймет с первого же взгляда.

Когда Гилрой дернул пластырь, Вуд пытался стерпеть пронизывающую боль, но все же дернулся в сторону. Рана была свежей, и густые волосы плотно прилипли к пластырю. Он позволил Гидрою сделать еще одну попытку. Но боль была невыносимой. К тому же он боялся, что рана откроется.

— Прекрати, — сказал редактор. — Он тебя укусит.

Гилрой выпрямился.

— Можно снять пластырь с помощью эфира.

— Ты что, и впрямь думаешь, что его оперировали? Мосс на собаках не работает. Влип, наверное, в потасовку, или один из горилл Тальбота успел угостить его пулей.

Зазвонил телефон.

— И все же, хотел бы я посмотреть, что скрывается под пластырем, — сказал Гилрой, пока редактор снимал трубку.

Все надежды Вуда мгновенно погасли. Он чувствовал себя виноватым в том, что невольно сопротивлялся Гилрою.

— В чем дело, Блэйн? — спросил редактор в трубку. Он внимательно слушал, лицо его нахмурилось.

— Дрянь дело, — сказал он Гилрою. — Автомобили Тальбота патрулируют наш район. Не знаю, право, как ты сумеешь пройти сквозь них с собакой.

Вуд встревожился. Он бросил недоеденный бутерброд и заворчал.

Гилрой с любопытством посмотрел на него.

— Я готов поклясться, что он понял ваши слова и реагирует на них.

— Обычная реакция собаки на голос.

— Нам надо доставить его к хозяину, — сказал Гилрой. — Могу это сделать, если вы со мной.

— Конечно, я с тобой. Но что ты намерен предпринять?

— Пошли! — Вуд и редактор, торопясь, последовали за тощим репортером. Молча они дождались лифта, молча спустились в вестибюль.

— Ждите здесь, за дверью, — сказал Гилрой. — Когда я подам сигнал, бегите со всех ног.

Через несколько минут к подъезду подкатило такси и Гилрой, сидящий в напряженной позе в кабине, открыл дверцу. Он наблюдал за углом улицы. Из-за поворота выехал черный автомобиль и медленно проплыл вдоль такси. В свете фонаря сверкнул ствол автомата. Гилрой подождал еще минуту после того, как черная машина свернула на Западную улицу, и отчаянно замахал длинными руками.

— Быстро! Быстро! — хрипло крикнул он.

Редактор схватил Вуда на руки, толкнул дверь и вылетел на улицу. Такси рванулось с места. Вуд в отчаяньи свернулся на полу. Они думают, что он отведет их к своему хозяину, они до сих пор так и не поняли, что автором шифровки был он. Как ему объяснить им, наконец, что писал он?

— Думаю, что мы проехали достаточно, — сказал Гилрой и постучал пальцами по стеклянной перегородке, отделяющей кабину от водителя. Машина затормозила. Вуд решительно последовал за журналистами. Вести их он мог только в одно место. Он затрусил мелкой рысцой, чтобы они не отстали от него.

Гилрой и редактор глядели в темноту подвала, в котором Вуд нашел убежище.

— Выходите! — сказал Гилрой. — Мы ваши друзья. Мы хотим вам помочь.

Ответа не последовало. Зажигая спички, они полезли вовнутрь.

Вуд остановился приблизительно в том месте, где днем начертил шифровальную таблицу, и залаял. Журналисты кинулись к нему.

— Увидел, должно быть, что-то, — шепотом сказал редактор.

Гилрой прикрыл ладонью спичку, посветил и пожал плечами.

— Он на землю показывает, — сказал редактор.

Гилрой опустил спичку, но, прежде, чем свет достиг пола, он вскрикнул и выронил ее, размахивая обожженными пальцами в прохладном воздухе. Редактор пробормотал слова сочувствия и зажег новую спичку.

— Это и есть то, что мы ищем? Квадрат на земле, исписанный буквами и цифрами?

— Я вернусь через секунду, — ответил Гилрой. В темноте его лица не было видно, но Вуд заметил, как вдруг напрягся его голос. — Пойду принесу фонарь.

— Что мне делать, если придет этот человек? — поспешно спросил редактор.

— Ничего, — отрезал Гилрой. — Он не придет. На таблицу только не наступите.

Гилрой исчез. Редактор зажег очередную спичку.

— Что он, черт его побери, здесь увидел?..

Никогда в жизни не был еще Вуд так взволнован. В самом деле, что увидел Гилрой? Была ли это очередная догадка, вроде той, которая осенила его в кабинете редактора, когда он понял, что люди Тальбота охотятся именно за Вудом? Или он понял, наконец, истинную сущность Вуда? Гилрой сказал, что автор этой таблицы не придет, но его слова могли означать все, что угодно. Вуд лихорадочно искал способ раз и навсегда объяснить, кто он. Но нашел он только пассивное решение: следовать тому, что скажет Гилрой.

Когда, наконец, Гилрой вернулся, освещая себе путь ярким лучом света, редактора прорвало.

— Кончай со всем этим, Гилрой. Не могу же я терять целую ночь. Даже если мы и раскопаем правду, напечатать мы все равно ничего не сможем…

Гилрой не обращал на него внимания. Он направил свет мощного фонаря на квадрат с шифровальной таблицей.

— Смотрите сюда. — Сказал он и внимательно поглядел на Вуда, который тоже повиновался его команде и стал рядом с редактором.

— Тот, кто сделал эту таблицу, был очень осторожен. Он стоял спиной к стене, чтобы его никто не застал врасплох. Таблица обращена к нам верхом. Стойте на месте! — резко добавил он, увидев, что редактор хочет обойти таблицу с другой стороны. — Отпечатки ваших ног нам не нужны. Просмотрите внимательно туда, где должен был стоять тот, кто писал.

Редактор пристально посмотрел.

— Что же ты здесь увидел? — спросил он озадаченно.

— Земля сырая и довольно мягкая. И на ней сохранились отпечатки ног, которые вы только что чуть не затоптали. Но не человеческих ног!

Редактор прочистил горло.

— Брось дурака валять!

— Целое, — сказал Гилрой почти что самому себе, — всегда больше, чем просто сумма составляющих его частей. Перед вами ряд ничем не связанных между собой фактов. Совершенно очевидно несвязанных. Потом вылезает один факт — который отнюдь не кажется важней всех остальных, — но вдруг все становится на свои места, и перед вами подробная картина.

— Что ты бормочешь? — спросил редактор.

Гилрой согнул свою длиннющую спину и подобрал с пола огрызок карандаша. Он повертел его в руках, прежде чем отдать редактору.

— Это тот самый карандаш, который собака схватила со стола, когда мы выгоняли ее из редакции. Вот, пожалуйста, следы зубов на боковых гранях. Собака несла его в зубах. Но вот следы зубов у тупого конца карандаша. Может быть, я и схожу с ума… — Он достал из кармана грязный листок с шифровкой и распрямил его. — Я сразу обратил внимание на эти пятна, но ничего тогда не понял. Как по-вашему, что это такое?

Редактор послушно исследовал бумажку в свете фонаря.

— Возможно, отпечатки ладони, — сказал он.

— Детской, что ли? Нет. Мы оба знаем, что это отпечатки лап. Точно такие же отпечатки лап, как и у таблицы. Вы ведь уже поняли, что у меня на уме. Посмотрите только, как слушает нас пес.

Не повышая голоса, он обернулся и сказал: «А вот и автор записки пожаловал».

Инстинктивно Вуд обернулся тоже, но никого не увидел. Повернувшись обратно и посмотрев на Гилроя, он заметил страх в его угрюмых глазах.

— Зарубите это себе на носу и не обманывайте себя, шеф. Мосс и Тальбот создали оборотня!

Вуд залаял и радостно потерся о ноги Гилроя. Его поняли!

Но редактор разразился смехом. Обыкновенным заливным смехом.

— Напрасно ты работаешь в газете, Гилрой. Время только теряешь зря.

— Допустим, — яростно ответил Гилрой. — А другое объяснение у вас есть? Собака прорывается в редакцию и начинает лаять. До меня только что дошло, что я никогда в жизни не слышал, как собаки лают то коротким, то протяжным лаем. Она миновала все этажи и отделы и попала именно в репортерскую, потому что именно туда она и хотела попасть. Мы ее выгнали. Она вернулась с бумажкой, на которой каракулями было написано: «Я человек». Эти два слова заняли у нее целую страницу. Попробуйте писать зубами и увидите, какие каракули у вас получатся.

Собаке было необходимо найти более экономную систему письма, вот она и воспользовалась простым шифром. Но потеряла свой карандаш. И украла один из наших. Потом пробралась обратно сюда, укрываясь от головорезов Тальбота. У таблицы нет отпечатков ног, но есть отпечатки лап. И на принесенной нам бумаге тоже следы лап. А этот пес слушает каждое наше слово и понимает его. Когда я сказал, что автор записки стоит за его спиной, он повернулся. Что вы скажете на это?

Но слова Гилроя все еще не убедили редактора.

— Хорошая дрессировка…

— При всем моем к вам уважении должен сказать, что мозги у вас куриные. Эй, как тебя по имени, — сказал он Вуду, — чтобы ты сделал, если бы здесь был Мосс?

Вуд зарычал.

— Раз у тебя хватило ума придумать код, то хватит ума и найти способ, чтобы все нам рассказать. Все, что произошло.

Это воистину была триумфальная минута для Вуда. Пусть он не отвоевал еще свое тело! Теперь это лишь вопрос времени. Его бурной радости, вызванной словами Гилроя, было достаточно даже для лишенного всякого воображения редактора.

Гилрой поднял с пола острую деревяшку и быстро начертил на земле линию маленьких алфавитных знаков. Потом, отшвырнув палку, отступил на шаг и посветил фонарем.

— Выкладывай все.

Вуд прыгал перед нарисованными на земле буквами, тыкаясь носом по очереди в те, которые были нужны.

Т-а-л-ь-б-о-т-у н-у-ж-н-о з-д-о-р-о-в-о-е м-о-л-о-д-о-е т-е-л-о. М-о-с-с с-к-а-з-а-л ч-т-о м-о-ж-е-т э-т-о с-д-е-л-а-т-ь.

— Черт побери! — вырвалось у редактора.

В наступившей тишине было слышно лишь возбужденное сопение собаки и тяжелое дыхание мужчин.

Вуд добился своего!

Гилрой сидел за машинкой в своей квартире. Вуд, стоя у него за спиной, следил за пальцами, быстро мелькающими по клавиатуре. Редактор нервно расхаживал взад и вперед по комнате.

— Потерял столько времени, — жаловался он, — а если напечатать эту историю, то вообще потеряю все. Черт побери, Гилрой, что, по-твоему, подумают о ней читатели, если я сам до сих пор не могу в нее поверить?

— Гм-гм, — промямлил Гилрой.

— Ты понимаешь, что нам обоим это будет стоить работы?

— Перспектива потерять работу не так уж меня волнует, ответил Гилрой, не отрываясь от машинки. — Гораздо больше меня волнует то, что Вуд должен получить свое тело обратно. И без нашей помощи ему не справиться.

— Ты не находишь, что это звучит смехотворно? «Вуд должен получить свое тело!» Представь только, что сделают из этой фразы другие газеты!

Гилрой нетерпеливо подвинулся на стуле.

— Они ее никогда не увидят.

— Так за каким же чертом ты пишешь статью? — ошеломленно спросил редактор. — И почему не даешь мне вернуться в редакцию?

— Тихо! Я через минуту закончу.

Он вставил в машинку новый лист бумаги, на котором его проворные пальцы начали выстукивать черные обвиняющие слова. Пасть Вуда ощерилась в собачьей гримасе, когда Гилрой улыбнулся ему и ободряюще кивнул.

— Не терпится, дружище? Ну, пошли.

Он накинул пальто и небрежно нахлобучил шляпу.

— Куда мы? — осторожно спросил редактор.

— К Моссу, естественно, если только у вас на примете нет более подходящего для визита места.

Любое промедление было для Вуда невыносимым. Он дернул редактора за рукав.

— Можешь не сомневаться, что я найду десяток куда более подходящих мест. Да перестаньте же, Вуд! Я иду, иду. Но, черт побери, Гилрой, уже начало одиннадцатого, а я еще и не брался за работу. Бога ради, кончай все это дело быстрее.

У выхода редактор прикрывал Вуда, пока Гилрой ловил такси. Когда Гилрой подал знак, что улица пуста, редактор схватил Вуда в охапку и ринулся к машине.

Гилрой назвал адрес. Услышав его, Вуд молча оскалил зубы. До Мосса было рукой подать, и сопровождали его два человека, которые лучше кого бы то ни было могли убедительно, связно и красноречиво изложить все его требования, а в случае необходимости поднять в его защиту общественное мнение! Что сможет сделать против такой силы Мосс?

На улице, где жил Мосс, Гилрой попросил водителя сбавить скорость. У дома хирурга стояли два черных автомобиля с охраной.

— Высадите нас за углом, — сказал Гилрой.

Они вбежали в подъезд ближайшего дома.

— Что теперь? — спросил редактор. — Не можем же мы прорваться силой. — Черный ход там есть, Вуд?

Вуд отрицательно замотал головой.

— Тогда нам остаются только крыши, — решил Гилрой.

Выглянув из подъезда, он окинул взглядом здания, отделяющие их от дома Мосса.

— Здесь шесть этажей, следующие два пятиэтажные, здание, соседнее с Моссом, шестиэтажное, а в доме Мосса три этажа. Придется нам полазить вверх и вниз по пожарным лестницам, чтобы попасть к нему на крышу. Готовы?

— Готов, — отрешенно вздохнул редактор.

Гилрой толкнул дверь. Заперто. Он яростно затрезвонил наугад в первый попавший звонок. После короткой паузы раздался щелчок реле. Распахнув дверь, он помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки сразу.

— Кто там? — раздался женский голос.

Они пронеслись мимо задавшей вопрос женщины.

— Простите, мадам, — на ходу крикнул Гилрой. — Ошиблись!

На лице ее появилось выражение удивления и испуга, но Гилрой, заранее предвидя ее реакцию, улыбнулся и весело помахал ей рукой.

Дверь чердака была закрыта на заржавевший в петле крючок. Гилрой вышиб его ребром ладони. Они выбежали на гудронированную крышу, черную и холодную в тихой пугающей ночи.

Вуд и Гилрой обнаружили пожарный проход, ведущий на крышу соседнего дома. Гилрой схватил Вуда левой рукой и повис на лестнице.

— Это безумие, — хрипло сказал редактор. — В жизни не делал ничего более глупого. Почему бы нам для разнообразия не проявить рассудок и не обратиться в полицию?

— Да? — презрительно фыркнул Гилрой, спускаясь вниз. А какое обвинение вы предъявите Моссу?

— Ну…

— Обдумайте формулировку по дороге.

Гилрой и Вуд уже были на крыше следующего дома и ждали, пока спустится редактор.

Тот лез по лестнице быстро, но рассеянно. Мысли его блуждали.

— Можно предъявить обвинение в том, что он действительно совершил. Превратил человека в собаку. — Здорово наша формулировка прозвучит в обвинительном заключении. Бросьте. И ступайте полегче, пожалуйста. Проклятая крыша гремит под ногами, как барабан.

— А что ты скажешь насчет обвинения в похищении людей? — спросил редактор, перегибаясь через парапет крыши соседнего с Моссом дома.

— Не смешите меня. Тело Вуда находится в больнице под наблюдением врачей. Как вы докажете, что Мосс похитил его? А о первых трех и говорить нечего.

Редактор угрюмо кивнул, все еще пытаясь подыскать возможную формулу обвинения. Гилрой осторожно посветил фонариком на крышу Мосса. Охраны на крыше не было.

— Пошли, Вуд, — сказал он, засовывая фонарь за пояс и прижимая Вуда к себе. Чтобы использовать свою левую руку для спуска по лестнице, ему пришлось сильно стиснуть Вуду брюхо.

Вуд был благодарен хотя бы за одно то, что в таком положении он не мог видеть крышу тремя этажами ниже. Гилрой держал его надежно, но дышать ему было трудно. Горло сжалось комком.

— Ничего, ничего, — ободряюще сказал Гилрой. — Мы уже почти у цели.

Он видел, как за ними спускался по плохо закрепленной лестнице редактор. Лестница стонала и раскачивалась под их тяжестью, отходя от красной кирпичной стены. Их сердца замирали при каждом ее рывке.

Наконец, Гилрой ощутил под ногой прочную незыблемую крышу. Он порывисто улыбнулся в темноте. Вуд выскользнул из-под его руки. Не переставая вполголоса ругаться, к ним присоединился редактор.

Он вызвался нести Вуда, когда они дошли до задней пожарной лестницы. Раскачиваясь под его рукой, Вуд почувствовал, как дрожат мышцы несущего его человека. Ему, Вуду, нечего было терять, кроме жалкой собачьей жизни, но и он отнюдь не испытывал полного бесстрашия перед лицом всех опасностей, которые им приходилось преодолевать. И он вполне сочувствовал редактору, которому было что терять и который так до конца и не верил еще, что Вуд человек. Нелегко ему, наверное, смириться с фактом, что под шкурой самой на вид обыкновенной собаки скрывается разумная человеческая личность.

Редактор поставил Вуда на железную решетку.

Гилрой быстро догнал их и дернул закрытое окно. Оно не поддавалось.

— Без «фомки» не обойтись, — пробормотал Гилрой и потрогал пальцами края рамы. — Нож есть?

Редактор порылся в карманах, достал связку ключей, огрызки карандашей, спички, бумажки и, наконец, дешевую пилочку для ногтей. Гилрой выхватил пилочку у него из рук и начал отковыривать ей сухую оконную замазку.

— Приготовьтесь, — прошептал он.

Всадив пилочку в верхний угол рамы, он подцепил стекло и начал вытаскивать его из оконного переплета. Оно застряло с боков и, благодаря этому, не упало. Гилрой подцепил края и осторожно извлек стекло, бесшумно уложив его в стороне.

— Пошли, — он полез в пустой проем. — Передайте мне Вуда.

Они очутились в темной комнате. Вуд возбужденно принюхивался, чувствуя близость человека, которого он ненавидел и который один только мог вернуть ему его тело.

«Сейчас, — думал он. — Сейчас!..»

— Гилрой, — жарко зашептал редактор. — Мы можем предъявить Моссу обвинение в вивисекции.

— Верно, — так же шепотом ответил Гилрой. Но они услышали, как он осторожно повернул ручку двери.

— Так куда же ты? — в панике чуть не крикнул редактор.

— Поскольку уж мы здесь, — холодно ответил Гилрой, — давайте покончим, наконец, с этим делом.

Отворилась дверь, забрезжил слабый свет. В центре длинного, узкого, тускло освещенного холла была видна лестница, спускающаяся через весь дом. Внизу этой лестницы они найдут Мосса.

Своим звериным чутьем Вуд поймал его запах. Хирург не так давно был здесь.

Они осторожно спускались по лестнице, стараясь не поднимать шума.

Послышалось постукивание трости, потом какая-то фраза.

Вуд поднял голову и торжествующе посмотрел на Гилроя. По звукам он определил, что Мосс и Тальбот находились в задней комнате.

Из-за прикрытой двери доносились еле слышные голоса.

— Сядьте, док, — сказал Тальбот — Грузовик скоро придет.

— Меня мало беспокоит моя личная безопасность, — ядовито ответил Мосс. — Просто я терпеть не могу разгильдяйства, особенно, когда вы утверждаете…

— Джейк не виноват. Он возвращается с дела.

Мысленно Вуд видел, как гладко выбритое розовое лицо Мосса скорчилось в презрительной гримасе.

— Жить вам осталось не больше полугода и в каждую минуту этого полугода вы можете умереть. Тем не менее, ваша ненасытная жадность никак не может успокоиться. Не можете устоять перед искушением урвать кусок даже сейчас.

— Не теряйте головы, док. Эти, ката… или как их там, говорить не могут, а собака, по всей вероятности, роется в отбросах. Было бы с чего драпать.

— Я меняю убежище только из предосторожности. Вы недооцениваете силу человеческой изобретательности, даже если она и ограничена собачьим телом и потерей речи.

Вуд ухмыльнулся своим друзьям. Редактор напрягся, Гилрой вынул револьвер и взялся левой рукой за ручку двери. Редактор сделал невольное движение, пытаясь остановить его, но дверь распахнулась прежде, чем успел вцепиться в руку Гилроя.

В зловещей тишине Вуд и Гилрой вошли в комнату. На револьвер Тальбот даже не обратил внимания, ему не раз в жизни приходилось смотреть в черное дуло, но при виде Вуда челюсть его отвисла, нервно дергаясь, лицо перекосилось. Он завопил и панически рванул рубашку на груди, как бы стараясь дать выход раздирающему грудь давлению.

— Вот вам наглядный урок, Тальбот, — безучастно сказал Мосс. — Никогда нельзя недооценивать противника.

Гилрой больше не мог изображать ледяное спокойствие.

— Помогите же ему!

— Как? — пожал плечами Мосс — У него грудная жаба. Либо он справится со своими конвульсиями сам, либо нет. Мне нечем ему помочь. А чего вы, собственно, хотите?

Ответа не последовало. Они в ужасе, смотрели, как на глазах у них умирал человек. Револьвер в руке Гилроя обмяк, но Мосс даже и не пытался убежать. Тальбот рухнул на пол бесформенным мешком.

Вуда охватило отвращение. Он знал, что инстинкт самосохранения часто заставляет врачей черстветь, но только исключительно черствое чудовище могло так спокойно реагировать на страшную смерть Тальбота, как будто ничего и не произошло.

— Да бросьте, в самом деле, не так уж это и ужасно, — ядовито сказал Мосс.

Вуд перевел взгляд с тела Тальбота на жесткие глаза Мосса, в которых не было и тени страха. Хирург даже не сделал никакой попытки защищаться, даже не вздумал позвать на помощь охраняющих дом бандитов. Он смотрел на них, сохраняя почти нечеловеческое самообладание.

— Конец вашим планам, — выплюнул Гилрой.

Мосс пожал плечами в вежливом презрении.

— Какое значение имеет для меня его смерть? Его общество никогда не доставляло мне удовольствия.

— Возможно. Но удовольствие вам доставлял запах его денег. Однако теперь его нет, и он не сможет помешать нам опубликовать вот это.

Гилрой вынул из кармана несколько листков и протянул их Моссу.

Небрежно прислонившись к стене, хирург с интересом прочитал их. Дойдя до конца, он снова взял первый листок и внимательно его перечитал. Потом вежливо вернул рукопись Гилрою.

— Все ясно, — сказал он. — Меня обвиняют в том, что я поменял личности собаки и человека. Более того, вы даже описываете якобы разработанный мной метод.

— «Якобы»! — яростно закричал Гидрой. — Вы что же, намерены все отрицать?

— Разумеется. Ну, не фантастика ли? — Мосс улыбнулся. — Но суть не в том. Даже признайся я, на основании каких доказательств меня могли бы осудить? Как мне представляется, у вас есть только один свидетель — собака по имени Вуд. А я что-то не припомню, чтобы собаки выступали свидетелями в суде.

Вуд был ошеломлен. Он не ожидал, что Мосс так нагло опровергнет все обвинения. Любой другой человек на его месте давно сломался бы.

Съежившийся редактор растерянно повторял одну и ту же фразу: «У нас есть доказательства преступной вивисекции».

— Но нет доказательств, что хирургом был именно я.

— Вы единственный человек в Нью-Йорке, способный совершить подобную операцию.

— И что с того?

Вуд слушал, чувствуя, как в нем нарастает гнев. Каким-то образом они позволили Моссу перехватить инициативу, и теперь он хладнокровно и насмешливо парировал их удары. Ничего удивительного, что он даже не пытался бежать. Он был уверен в полной безнаказанности. Вуд с ненавистью зарычал. Мосс лишь окинул его презрительным взглядом.

— Хорошо. Допустим, в суде мы доказать ничего не сможем, — сказал Гилрой, стиснув в руке револьвер и сжав палец на спусковом крючке. — Но нас это не так уж волнует. Ваше любопытство ученого может найти себе удовлетворение в операции, которую вы сделаете Вуду, чтобы вернуть его в его собственное тело.

Презрительная мина на лице Мосса не изменилась ни на йоту.

Он смотрел на палец, напрягшийся на спусковом крючке, с выражением полнейшего безразличия.

— Ну? — выдохнул Гилрой, многозначительно поведя револьвером.

— Заставить меня оперировать вы не можете. А к своей смерти я отношусь также безразлично, как и к смерти Тальбота. — Улыбка его стала еще шире, углы рта опустились, обнажая зубы в гримасе, которая была цивилизованным подобием оскала Вуда. — И, тем не менее, эта ваша история о якобы возможной операции подобного рода заинтересовала меня. Я готов попробовать за мое обычное вознаграждение.

Редактор отпихнул Гилроя и торопливо закрыл дверь.

— Они идут сюда, — запинаясь, пробормотал он. — Бандиты Тальбота.

Двумя прыжками Гилрой оставил Мосса между собой и дверью. Ствол его револьвера твердо уткнулся в спину хирурга.

— Вы, оба! Быстро станьте так, чтобы дверь прикрыла вас!

Вуд и редактор послушно отступили в сторону. В холле послышались шаги. Потом кто-то хрипло крикнул: «Эй, босс! Грузовик пришел».

— Велите им убираться, — тихо сказал Гилрой.

Мосс крикнул в ответ: «Я в задней комнате».

Гилрой злобно толкнул его стволом под ребра.

— Вы сами напрашиваетесь. Я ведь велел вам…

— Вы не посмеете убить меня, я нужен вам для операции.

— Если вы не боитесь нас, то зачем зовете этих бандитов? Что у вас на уме?

Дверь распахнулась. На пороге появился гангстер. Он замер на месте, его глаза окинули труп Тальбота и стоящих рядом с ним Мосса и Гилроя. Быстрым движением он выхватил оружие.

— Что случилось с боссом? И кто это с вами?

— Уберите оружие, Пинеро. Босс умер от сердечного приступа. Вас это не должно удивить, вы же знаете, что он был смертельно болен.

— Да, знаю. Но как сюда попал этот тип?

— Он здесь находится с самого начала. Отошлите грузовик. Я никуда не еду. А о теле Тальбота я позабочусь.

Гангстер неуверенно переминался с ноги на ногу, но за неимением другого начальства решил выполнять приказ Мосса.

— Хорошо. — Он закрыл дверь.

Мосс обернулся к Гилрою.

— Так на чем же мы остановились? Ах, да. Пока вы тут тряслись от страха, я успел обдумать ваше предложение. Я буду оперировать бесплатно.

— Еще бы, — помахал револьвером Гилрой.

Мосс презрительно отмахнулся.

— Вот уж никак не из-за этого! Смерти я не боюсь, как не боюсь и ваших обвинений. На операцию я соглашаюсь лишь потому, что хочу удовлетворить интерес, вызванный идеей столь смелого эксперимента.

Вуд перехватил взгляд издевающихся, жестких, зловещих глаз Мосса.

— И конечно же, — мягко добавил Мосс, — я выполню операцию. В конце концов, я даже настаиваю на этом.

Угроза, скрытая в его словах, не прошла мимо Вуда.

Как только он ляжет под нож Мосса, ему конец.

Неверное движение, скальпеля, умышленная небрежность в приготовлении газовой смеси, умышленно занесенная инфекция и Мосс навеки снимет с себя обвинение. Ему достаточно будет сослаться на то, что такая операция оказалась ему не под силу. Следовательно, экспериментатором вообще был не он. Вуд отпрянул, бешено тряся головой.

— Вуд прав, — сказал редактор. — Он-то Мосса знает. И знает, что этой операции ему не пережить.

Гилрой нахмурился лоб. Револьвер в его руке стал воплощением бесплодной силы. Даже Мосс знал, что он им не воспользуется. Не сможет воспользоваться, потому что хирург был им нужен только живым. Их цель заключалась в том, чтобы заставить Мосса сделать операцию. «Что ж — подумал он, — мы своего добились, Мосс сам вызвался оперировать». Но все четверо отлично знали, что в этой операции Вуд был обречен. Мосс искусно обернул их победу полным поражением.

— Что же, черт побери, нам теперь делать? — взорвался Гилрой. — Ты что скажешь, Вуд? Рискнешь? Или лучше останешься жить в собачьей шкуре?

Вуд оскалился, отползая в угол.

— В собачьей шкуре он хоть наверняка жить останется, отрешенно сказал редактор.

Мосс улыбнулся, заверяя их любезно-издевательским тоном, что сделает все возможное, пытаясь вернуть Вуду его тело.

— За исключением несчастного случая, разумеется, — сплюнул Гилрой. — Не пойдет, Мосс. Он и так проживет, но вы свое получите.

Он хмуро посмотрел на Вуда и многозначительно кивнул в сторону Мосса.

— Пошли, шеф, — сказал он, выводя редактора за дверь и закрывая ее за собой. — Старые друзья хотят остаться наедине. Им есть о чем потолковать…

Мгновенно Вуд прыгнул вперед, отрезая Мосса от двери, угрожающе впившись в него полными ярости глазами. И в первый раз за все время с хирурга слетела маска безразличия. Он осторожно сделал шаг в сторону и вдруг понял, что перед ним зверь…

Вуд медленно шел на него. Мосс нервно наблюдал за огромной собакой, с надеждой поглядывая на дверь. Но Вуд подходил все ближе и ближе. Мосс закрылся руками…

И тут нервы его сдали. Он не мог заговорить эти бешеные звериные глаза, как заговорил человека с револьвером. Он нырнул вбок и мотнулся к двери. Вуд прыгнул, сбив Мосса с ног. Зубы его сомкнулись. Хлынула кровь.

Мосс проиграл, но остаток своих дней Вуд был обречен прожить в собачьей шкуре. Да и остаток этот был невелик: продолжительность жизни собаки всего пятнадцать лет. В лучшем случае, Вуд мог рассчитывать еще лет на десять.

Вуд так и не нашел себе работы в обличье человека. У него была специальность, он был образован, но в мире рыночной конкуренции не было места для таких, как он. Конторы по найму не могут пристроить избыток нормального человеческого разума, содержащийся в сильных, ловких, полных желания работать человеческих телах.

Но тот же человеческий разум в красивом теле колли стал ценным рыночным товаром. Это была диковинка, феномен, на который стоило поглядеть за свои кровные, уплаченные за билет.

— Люди всегда питали слабость к уродам, — философствовал Гилрой по пути в театр, где Вуд выступал в тот день. Безобидным уродам люди платят, чтобы они их развлекали. Настоящим же уродам всегда достаются власть и сила. Рассуди это, Вуд, а я не могу понять. Но, думаю я, а нашем мире только тогда можно будет жить по-человечески, когда всех этих уродов уберут в надлежащее место.

Такси остановилось у служебного входа. С зазывающих красно-желтых афиш на стене театра скалилось приукрашенное изображение морды Вуда.

— Бог ты мой! — раскрыл рот таксист. — Будет о чем детишкам рассказать! Вез Говорящую Собаку. Вот ведь честь выпала.

Сбившиеся в толпу прохожие пялили глаза на Вуда: визжа тормозами останавливались рядом машины, и их водители присоединялись к почтительному созерцанию.

— Какой он хорошенький, — взвизгнула женщина. — И умненький!

— Ну да, — услышал Гилрой хвастливый голос таксиста, — я их сюда и привез. Как он себя ведет? — голос таксиста снизился до доверительного шепота. — Тот парень, что ехал с ним, его менеджер, наверное, разговаривал с ним так же по-человечески, как мы с вами. Как будто пес понимал каждое его слово.

— А он и понимает, — авторитетно заявил один из зевак.

— Бросьте ерунду городить, — сказал другой. Дрессированный он, вот и все. Мне бы такого.

Специальный наряд полиции быстро разогнал толпу зевак и проложил проход к двери.

— Стыдно должно быть, — сказал полисмен. — Такую бузу подняли, и из-за кого? Из- за какого-то пса!

Вуд обнажил клыки и заворчал на него. Полицейский сразу попятился назад.

Вуд и Гилрой специально разработали эту сцену для рекламы. Действовала она безотказно: ретивый страж порядка всегда подворачивался под руку, а публика всегда наслаждалась его испугом.

Вуд не мог избавиться от восторженных поклонников и внутри театра. Его партнеры по выступлениям настоятельно хотели поиграть с ним, потыкаться в него носом, вместе поскулить.

— Семь тысяч в неделю, надо же! — размышлял про себя Гилрой, ожидая за кулисами своего выхода. — И за что? За чепуху, на которую способен любой болван из публики.

За прошедший год ни он, ни Вуд так и не привыкли к растущим цифрам в своих банковских книжках. Выступления, фото, статьи в газетах и журналах — и все по астрономическим ставкам… Но Вуду никогда не набрать достаточно денег, чтобы выкупить человеческое тело, в котором он голодал.

— Эй, Вуд, — прошептал Гилрой, — наш выход.

На сцене их встретил оглушительный рев аплодисментов. Вуд работал безупречно. Опознавал предметы, названные конферансье, вытаскивал их из общей кучи.

Капельдинеры шли между рядами, собирая записки с вопросами зрителей и передавали их Гилрою.

Вуд зажал в зубах длинную указку и встал перед большим щитом, увешанным буквами. Он указывал букву за буквой, составляя ответы на вопросы зрителей. По большей части они спрашивали о будущем, просили подсказать ход событий на бирже, интересовались бегами. Но были и серьезные вопросы, специально заданные, чтобы прозондировать его сообразительность.

В белом свете прожектора Вуд автоматически отвечал на уже привычные вопросы. Горечи он больше не испытывал, ее сменило тоскливое и безнадежное чувство поражения. Он смирился со своей собачьей жизнью. На его счету в банке числилась фантастическая цифра с шестью знаками слева — такой цифры он даже в самых необузданных мечтах никогда не представлял. Но ни один хирург на свете не сможет ни вернуть ему его тело, ни продлить срок его жизни более десяти оставшихся ему лет.

И вдруг в глазах все померкло. Исчез Гилрой, исчез щит с буквами, исчезла изо рта указка, исчезло море лиц, таращивших глаза…

Он лежал на койке в больничной палате. Реальность чистых простынь под ним и тяжесть одеяла, укрывавшего его, не вызывали никаких сомнений, как и не вызывало сомнений и то, что его тело вытянулось в длину на кровати.

И, независимо от всей ладони, его палец поднялся, повинуясь его воле. Ноготь победно громко царапнул по простыне.

Дежуривший в палате врач обернулся на звук и посмотрел прямо в зажегшиеся мыслью глаза Вуда. Потом оба перевели взгляд на сгибающийся и разгибающийся палец.

— Вы возвращаетесь, — сказал, наконец, врач.

— Я возвращаюсь, — тихо успел ответить Вуд, прежде чем палата исчезла и он услышал, как Гилрой повторил свой вопрос.

Теперь он ощущал, что ум и тело составляют единое целое. Мосс совершил ошибку. Личность человека — это нечто большее, чем просто маленькая железа у основания мозга. Пересаженные ткани поглощались телом и перестраивались по его подобию.

Что-то говорило Гилрою, что эти возвращения Вуда в свой естественный облик будут продолжаться чаще и чаще, до тех пор, пока он снова и уже навсегда не обретет свое истинное «я».

Перевод Ю. А. Захаровича