"Николай Андреевич Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни " - читать интересную книгу автора

устраивалось, как говорили, "мамаево побоище".
Я уже говорил, что при поступлении своем в училище, сразу дав отпор
пристававшим ко мне товарищам, я поставил себя хорошо. Но со второго или
третьего года моего пребывания в училище характер мой стал как-то не в меру
мягок и робок, и однажды я не ответил товарищу М., ударившему меня ни с того
ни с сего, в силу лишь злой воли, в лицо. Тем не менее, меня вообще любили:
я чужд был ссорам и во всем держался товарищеских узаконений. Вел себя
вообще исправно, хотя начальства не боялся. В последний год, при поступлении
брата директором, я стал учиться лучше и окончил курс шестым из 60-70
товарищей по выпуску.
Познакомившись с Балакиревым, я впервые услыхал от него, что
следует читать, заботиться о самообразовании, знакомиться с историей,
изящной литературой и критикой. За это спасибо ему. Балакирев, прошедший
лишь гимназический курс и далеко не окончивший Казанский университет, был,
однако, значительно начитан по части русской литературы и истории и казался
мне весьма образованным. Разговоров о религии в ту пору у меня с ним не
было; но, кажется, и тогда уже он был совершенным скептиком. Что касается до
меня, я был тогда никем, ни верующим, ни скептиком, а просто религиозные
вопросы меня не занимали. Выросши в глубоко религиозной семье, я, тем не
менее, почему-то с детства был довольно равнодушен к молитве. Молясь
ежедневно поутру и на ночь и ходя в церковь, я это делал только потому, что
родители мои этого требовали. Странное дело! Будучи отроком и стоя на
молитве,
я рисковал иногда произносить мысленно богохульства, как бы из
желания испытать: накажет ли меня за это Господь-Бог. Он не наказывал меня,
конечно, и сомнение западало в мою душу, а иногда выступало раскаяние и
самоосуждение за свой глупый поступок, но, сколько помнится, неглубокое и
несильное. Я полагаю, что подобные выходки следует отнести к разряду так
называемых в психиатрии навязчивых идей.
Будучи в училище, я посещал по воскресеньям церковь и скучал в ней.
Тихвинское же архимандритское служение и церковное пение мне всегда
нравились своей красотой и торжественностью. Ежегодно Великим постом я говел
по положению. Один год я почему-то относился к этому обряду с благоговением,
в другие года довольно заурядно. В последние два года пребывания в училище я
услыхал от своих товарищей Страковского и Корвин-Круковского, что "Бога нет,
и все это лишь выдумки". К-К. уверял, что он читал философию Вольтера (?!).
Я довольно охотно пристал к мнению, что "Бога нет и все это лишь выдумки".
Таковая мысль, однако, беспокоила меня мало, и, в сущности, я не думал об
эти важных материях; но и без того слабая моя религиозность совершенно
исчезла, и никакого душевного глада я не чувствовал.
Припоминаю теперь, что еще мальчиком 12-13 лег я не чужд был
свободомыслия и однажды приставал к матери с вопросами о свободе воли. Я
говорил ей, что хотя все на свете делается по воле Божьей и от него зависят
все явления жизни, тем не менее, человек должен быть свободен в выборе
действий, и, следовательно, воля Бога в этом отношении должна быть
бессильна, ибо иначе как бы он мог допустить дурные поступки человека, а
потом карать их. Разумеется, я выражался не совсем так, но мысль была эта
самая, и мать затруднялась ответить мне на нее что-либо5.
Я говорил уже об относительной грубости и низменности умственной
жизни среди моих товарищей; так было по крайней мере в течение четырех годов