"Месть Бела" - читать интересную книгу автора (Арчер Джеффри)
Глава пятая
Кого-то ждали. Кто-то, наверное, должен был выйти на это крыльцо. «Еще один вождь, вроде того, кому кланялись на дороге», – подумал киммериец. Но вождь не спешил, и у пленников было время на невеселые раздумья. Было время и осторожно повертеть головой. Блуждающий взгляд Конана упал на резьбу, украшающую перила крыльца и карнизы. И везде повторялось изображение одного и того же чешуйчатого зверя с длинным хвостом, украшенным гребнем, с распахнутой, изрыгающей огонь пастью, над которой извивались шнуры усов. Неужели у них здесь такое водится?
И вот, наконец, появился тот, кого ждали. Конану не сразу удалось рассмотреть вышедшего на крыльцо человека, потому что, как недавно на дороге, северянина, подойдя сзади, наклонили к самой земле. А когда отпустили после раздавшейся со стороны крыльца команды, киммериец смог поднять голову и посмотреть на человека, от которого, возможно, зависит их судьба. Человек этот (с длинными, свисающими до подбородка усами) уже спустился с крыльца и стоял в нескольких шагах от коленопреклоненных пленников. Вождь был немолод, если судить по Морщинистому лицу и по седине в волосах и усах. К нему направился дикарь, которого Конан считал главным в напавшей на них семерке. Подошел поклонился и протянул отнятый у киммерийца меч в потертых ножнах лошадиной кожи. Вождь принял трофей и внимательно в него вгляделся.
Дикарь, передавший оружие пленников, стал говорить, то показывая пальцем в сторону Конана и Апреи, то ударяя себя в грудь, то тыча в ножны. Нетрудно догадаться, что рассказ был посвящен охоте на пришельцев и их пленению. Вождь внимательно слушал, одобрительно кивая. И опять часто повторялось это, уже не раз слышанное Конаном слово «гэйдзин». «Уж не чужаков ли они так называют на своем кошачьем языке?»
Наконец рассказ окончился, рассказчик поклонился («Как много они кланяются, на каждом шагу, – подумал Конан, – так и шею недолго сломать…») и замолчал, видимо, ожидая распоряжений.
От человека, сошедшего с крыльца, кого Конан называл про себя вождем, исходило отчетливое ощущение властности. Он прошел мимо пленников, уткнув руки в бока, пристально вглядываясь в лица. Потом, на обратном пути столь же внимательно рассматривал одежду, качая головой. И остановился перед киммерийцем. Взгляды повелителя и пленника скрестились. Вождь усмехнулся, взял Конана за подбородок жесткими пальцами и высоко вздернул.
– Желтомазая обезьяна… Тупое бревно… Я доберусь до тебя… – негромко проговорил варвар, попытавшись выдрать подбородок из захвата. Хотел и плюнуть в желтую харю, но сохранившегося после свидания с Белом мужества не хватило. Ни на что другое, кроме как выругаться вполголоса, у Конана не достало храбрости.
Хватка у дикаря была железная, пальцев он не разжал, а повернул голову пленника влево-вправо, с кривой ухмылкой произнес что-то, вызвавшее во дворе новый приступ смеха. Любит поржать желтомазое дикарье, почки Нергала им в узкие глаза…
И тут ярость захлестнула-таки киммерийца, грозя выплеснуться, как вода из переполненных ведер. По-настоящему разбуди в варваре свирепую ярость – и любое проклятье любого Бела не поможет тому, кто встал у киммерийца на пути.
Конан заехал вождю носком сапога в колено. Вернее, попробовал заехать. Вождь хоть был не молод, а увернулся вполне ловко. И не только увернулся, а еще ткнул киммерийца пальцем в шею.
Ослабли ноги, словно мышцы вдруг превратились в тряпки, а кости – в ивовые прутья. Конан осел на землю. И опять по толпе дикарей прокатился смех. Строптивого пленника не бросились бить и связывать ему ноги, – видимо, посчитали, что преподанного урока будет достаточно.
А вождь нахмурил чело. Никто не смел нарушать торжественную минуту – вождь думает. Конан за время предводительских размышлений поднялся с песка.
Наконец вождь вновь заговорил. Говорил недолго, при почтительном молчании подданных. Закончил короткую речь поднятием руки с растопыренной ладонью. Слово предводителя было встречено одобрительными кивками и, понятное дело, смехом. Конану пришло в голову, что этих дикарей, наверное, и собственная смерть тоже развеселит. А потом пленников куда-то поволокли. Довольно скоро стало ясно – куда…
* * *
…В Шадизаре на троне небесного правления утвердился вечер. О дневной жаре остались лишь воспоминания – так же, как и о слепящем солнечном свете. Но вечер еще не передал ночи свой скипетр. Хотя темнее уж не будет, не будет и прохладнее, однако до ночи еще далеко. Ночь заявит о себе большей тишиной на улицах, колотушками сторожей, криками ночного дозора, выступлением на небесное поле армии звезд под предводительством луны…
Они проговорили весь день и приговорили целое море вина. Однако если пить вино неспешно, давая между кубками легкому хмелю покинуть голову, то сильно пьян не будешь. Виноградное вино – это же не гирканская горькая настойка на полыни, которой осушишь две чаши подряд и отправляешь себя в долгое плутание по густому пьяному туману. Покинув погреб с неизрасходованными запасами, Конан и Симур, нисколько по этому поводу не поспорив, направились в «Розовые льдинки».
На улицах Шадизара, по случаю всего лишь вечера и еще не окончившегося праздника гуляло довольно много народа. Отовсюду доносились песни, смех и женские визги. Какой-то уличный фокусник забавлял гуляющих, пуская огонь изо рта. Некий пузатый и богато разодетый купец безуспешно пытался взобраться на коня под хохот зевак. Забираться-то ему удавалось, но плохо получалось усидеть в седле.
Конан и Симур надумали двигаться к «Розовым льдинкам» кружным путем, через Бронзовый квартал: и чтобы проветриться, и чтобы договорить, потому что в «Розовых льдинках», скорее всего, их сумеют отвлечь от разговоров, даже от самых увлекательных.
– Нас дотолкали до сарая, сооруженного из знакомого мне по кхитайским странствиям дерева, – возобновил киммериец свое повествование. – Из бамбука. Помнишь, я такое обнаружил на берегу ручья?
– Да помню! Как такое забудешь. Вообще-то, бамбук – это трава, Конан. И, кстати, мебель из бамбука продается у нас в Шадизаре. На улице святого Лого, у торговца экзотическими товарами Ича Гри.
– Какая же трава, Симур. Скажешь тоже! – Конан снисходительно рассмеялся. – Бамбук большой, выше человеческого роста, и прочный, как коринфийский бук.
– Ладно… Какая, впрочем, разница, Конан из Киммерии, – почему-то устало проговорил Симур. – Вернемся к тюрьме из бамбука, до которой вас дотолкали. Это же была тюрьма, а не трактир со всеми удобствами, правильно я понимаю?
– Да, правильно…
* * *
Бамбуковая тюрьма напоминала зверинец с идущими одна за другой клетками, вот разве что прутья были не из железа. В одну из тесных клеток впихнули Конана, в соседнюю – Апрею. Зашуршала под ногами солома, от той же соломы потянуло гнилью.
Дикари же, избавив себя от пленников, подошли к еще одной клетке, тоже соседствующей с узилищем киммерийца, и что-то со смехом довольно долго говорили в ее полумрак. Из полумрака никто не отзывался, да, судя по всему, дикари не очень-то и ждали ответа. Сказали, рассмеялись по своему обыкновению и отправились восвояси, горячо обсуждая, не иначе, события последнего дня. А возле клеток возобновил прогулку преисполненный важности сторож. За пояс у него был заткнут меч, в руках он вертел в руке какие-то палки, соединенные между собой цепочкой.
Стена, разделяющая клетку Конана и Апреи, была сооружена, понятное дело, из бамбуковых палок, между которыми имелись зазоры. Не великие зазоры, руки не просунешь, но пальцы пройдут.
– Зачем ты утащил меня в Нижний дом, – донесся тихий и растерянный голос лесной лучницы. – Ты только продлил мучения.
– Подвинься ближе и подними руки повыше. – Пальцы Конана дотянулись до узла на веревках, опутывающих тонкие девичьи запястья. Придется повозиться, но, похоже, времени у них в запасе предостаточно. Глаза киммерийца понемногу приноравливались к полумраку клетки, хотя вряд ли из этого можно было извлечь какую-то серьезную пользу… – Рано вешать нос и вкладывать мечи в ножны. Я уверен, Апрея, мы еще не добрались до нашего последнего дома. Считай, что нынче мы просто остановились на постой. Распутаемся и выпутаемся. Вот только жаль, что мы ничего не знаем об этих узкоглазых. Кто они такие, за кого нас принимают, как обычно поступают с пленниками. Побольше ясности нам бы не помешало.
Страж, прошествовав мимо, бросил взгляд на то, чем заняты узники. Разглядел или не разглядел – неизвестно, но он отвел взгляд как ни в чем не бывало. А может, не дано ему указаний следить, чтобы узники ни в коем случае не распутались. Не беда, если и распутаются – куда ж они денутся…
– Эй! – позвали из той клетки, что примыкала к узилищу киммерийца с другой стороны.
– Я помогу вам с ясностью. Вы знаете, что сказали мне воины шогуна Изидо?
– А ты сам-то кто? – бросил за спину Конан, не прерывая работы над веревочными узлами.
– Они сказали мне, что два строптивца – это слишком много, – таинственный невольник пропустил вопрос Конана мимо ушей. – Но если мы такие храбрецы, какими себя показываем… – они имели в виду меня и тебя, черноволосый… – так вот, если мы такие храбрецы, то нам милостью шогуна даруется одна жизнь на двоих. Ее мы должны разыграть завтра поутру в честном поединке. Оставшегося в живых они отпустят, чтобы тот передал шогуну Ямото, что шогун Изидо милостив, справедлив и всегда готов видеть у себя шогуна Ямото, когда тот захочет признать Изидо своим повелителем…
– Ты научился разговаривать на их языке, брат? – вдруг сказала Апрея. Сказала просто, буднично, словно нисколько не удивлена была встрече с родным братом, которого до сего дня почитала за мертвого. А впрочем, сможет ли теперь что-либо поразить лесную женщину – после того, как в одночасье рухнули ее прежние представления о жизни?
– Да, за семь лун я освоил их язык, сестра, – отозвался из своей клетки брат, равно не проявив ни удивления, ни буйной радости от встречи с сестренкой. – Зачем ты отправилась на поиски, почему не осталась дома? И кто это с тобой?
– Отец погиб от рук людей из Серого гнезда, Порк.
«Видимо, это их семейная особенность – ускользать из-под вопросов и гнуть что-то свое», – усмехнулся про себя Конан, наконец распутавший узлы на запястьях Апреи.
– Посмотри на плод любого дерева, сестра. Рано или поздно плод падает. Причины падения разные, итог же один. Смерть. Но жизнь и смерть меняются местами. Плод становится землей. Или, если он созрел, из его семечек вырастает новое дерево. Или его срывает чья-то рука и плод становится частью живого существа. Смерть, и свою, и чужую, надо принимать так же спокойно, как переход по мосту от берега к берегу.
– Кто тебя научил этим мыслям, брат?
* * *
– Очень интересное миропонимание, – изрек Симур, прижимаясь к стене дома. – А ты не спросил, в чем тогда он видит смысл бытия: в том, чтобы упасть зрелым фруктом, или как можно дольше продержаться на ветке, дождаться, пока она сама не пересохнет?
Они оба прижались к дому на тесной улочке, пропуская на ходу резвящееся шествие из акробатов, жонглеров, наездников, карликов и прочих циркачей, а также из сопровождающих их гуляк. Шумная, пестрая толпа несомненно держала путь к базарной площади Шадизара, где сегодня целую ночь будет нарушать городской покой последнее веселье заканчивающегося праздника.
– Я сказал Апрее, чтобы брата слушала, да не забывала мои руки распутывать, – повернулся Конан к Симуру. – А потом говорю Порку этому, беглецу из отцовского гнезда…
* * *
– Про грушу на дереве и про жизнь со смертью – это очень интересно послушать, приятель. Но ты, Порк, ответь мне, Конану из Киммерии, с которым собираешься завтра биться насмерть, что это за место такое? Кто такие эти узкоглазые дикари, шогуны твои и вообще ты сам-то что, семь лун тут сидишь в клетке? Бьешься насмерть со всеми подряд или только нас и ждал?»
Стражник прохаживался вдоль клеток с отсутствующим выражением. Его не возмущал разговор заключенных. Наверное, не дано ему указание пресекать беседы узников. Даны другие указания: не допускать бегство, равно как и подготовку к нему, например, подкопы или подпилы. В остальном же – пускай невольнички порадуются напоследок.
– Конан из Киммерии, – проговорил Порк, словно пробуя незнакомые имена на вкус, съедобно или несъедобно. – Из Киммерии… Согласись, мне тоже есть о чем тебя спросить. Но ты, я вижу, человек нетерпеливый. Видимо, не пришло к тебе осознание мудрости, заключенной в терпении. Так и быть начнем наш разговор с моего рассказа.
– Не забудь начать с того, как и почему ты очутился в Нижнем мире, – напомнила брату сестра.
Порк с того и начал. И вот что он рассказал.
Да, он ушел в Нижний дом по своей воле. Нет, Порк не вбивал себе в голову, что он перекормыш, что объедает семью и его уход избавит родовое гнездо от голода. Нет, Порк не воображал, что его уход в Нижний мир навлечет на отца и сестру любовь и милость богов. Другая причина столкнула Порка с ветвей Верхнего дома.
С каких-то пор и по неведомым причинам Порка неодолимо потянуло в Нижний дом. Ему вдруг захотелось увидеть, что там, внизу, увидеть таинственного Варраха, посмотреть на то, во что упираются деревья. Порк надеялся, что странное желание со временем пройдет. Но оно не уменьшалось. Наоборот, желание одолевало, разрасталось, как опухоль, не давало думать ни о чем другом. Желание становилось невыносимым. («Так, – это уж Конан про себя подумал, – стоящего на краю пропасти неодолимая сила так и тянет сделать шаг туда»).
Короче говоря, под черепом Порка поселилась, как жук-короед в древесине, навязчивая мысль, и она точила, грызла, изъедала мозг.
Пусть, уже так думалось Порку, суждено прожить в Нижнем доме лишь миг, а то и того меньше, но… но хоть одним глазом взглянуть на этот Нижний дом. А еще Порк начал думать следующим образом: а если можно жить и в Нижнем доме, а если именно там они обретут, наконец, счастье? Он вернется за сестрой и отцом, расскажет им обо всем и уведет их за собой. От мыслей-короедов было не избавиться, как он не пытался. Сказать отцу с сестрой о них Порк не решался. Во-первых, они бы его просто не поняли, во-вторых, стали бы уговаривать, упрашивать, умолять. Порк не мог видеть слезы сестры, похожие на крупную утреннюю росу… Но и исчезать бесследно он не желал – сестра и отец непременно отправились бы на его поиски по чужим гнездам и тем погубили бы себя.
И вот однажды, семь лун назад, Порк понял, что ему не выдержать…
* * *
– Что я тебе и говорил! – воскликнул Симур. – Непреодолимая сила! Навязчивая идея! Тяга, которой невозможно противостоять! Да, пусть я несколько ошибся с причиной помешательства Порка. Это мелочь, мой киммерийский друг, не меняющая главного. В главном я прав. Порк оказался всецело захвачен неотвязным желанием. Не он один на этом свете стал жертвой навязчивых идей. Знавал я одного торговца рабами по имени Зикман Фритд…
Симур, а вслед за ним и Конан спускались по каменным ступенькам, ведущим в винный погребок. До «Розовых льдинок» оставалось квартал пройти, но на пути неожиданно вырос погребок под вывеской «Пасть пустынного тигра». Можно сказать, погребок преградил им путь. Не обойти.
– Дела у Зикмуна Фритда шли прекрасно. Торговля приносила немалый доход. Его рабы пользовались спросом у самых зажиточных горожан. Казалось, Фритду желать более нечего. Богатый дом, довольные жены, уважение и почет. Но вот от одного из рабов он услышал историю о горе Магафер… Ах ты, Нергалья жизнь! – Симур зацепился за щепу, отошедшую от дверного косяка.
В воздухе погребка плавал аромат пережаренного мяса и прокисшего вина. Вдохнув эти запахи, оба сразу поняли, что надолго здесь не задержатся. Горло промочат – и опять в дорогу, в «Розовые льдинки».
Они заняли место за одним из столов, который, конечно же, был залит вином и засыпан крошками. Конан сдвинул на край скамьи пьянчужку в платье приказчика, задремавшего рядом с не опорожненным кувшином, стукнул кулаком по грязной столешнице и сотряс воздух погребка зычным голосом настоящего варвара: «Эй, трухлявые! Со стола убрать и вина живо! А то разнесу ваш свинарник к Нергальей матери!». Вздрогнуло за стойкой опухшее лицо хозяина погребка и, бормоча «сейчас-сейчас», он скрылся за кухонной дверью.
– Итак, торговец рабами услышал о горе Магафер, – продолжил Симур, двумя пальцами брезгливо отодвигая подальше чье-то блюдо с обглоданными костями. – Мол, раз в год, в день, когда желтый круг солнца взбирается на самую вершину небесного холма, гора Магафер выбрасывает из земляного нутра фонтан огня, и с ним вылетают наружу раскаленные камни в форме яйца. И собирать эти камни следует, пока они не остыли, отдавая тепло воздуху, иначе они потеряют свой магический дар. А магический дар у этих булыжников, по словам раба, был таков: прижмешь камень к сердцу, произнесешь вслух хвалу Иштар и получаешь власть над всеми женщинами подлунного мира. Можешь влюбить в себя кого угодно, хоть королеву Дарфара, известную своей неприступностью. А гора та, утверждал раб, торчит из земли на одном из Барахских островов…. Спрашивается, ну чего еще надо было Зикмуну Фритду, когда ему и так завидовало пол-Шадизара и со своими деньгами он, при желании, мог увеличить гарем хоть стократно: Однако Зикмун раба продал, но о горе Магафер не забыл. Запала та гора ему глубоко в душу и покою с тех пор не давала. Она снилась ему, мерещилась наяву, он стал расспрашивать всех подряд о Барахских островах, приобрел у кого-то карту этих островов. Короче говоря, однажды не вытерпел, снарядил караван и отправился добывать камни из этой горы. И вот десять лет как о Зикмуне Фритде ни слуху ни духу… И вот что я тебе скажу, Конан из Киммерии. Ничего не происходит просто так, на пустом месте. Червяки не заводятся на воздушном пузыре. Если человеку чего-то в жизни не достает, то рано или поздно он может стать пленником безумной идеи, сулящей недоставаемые блага. Зикмуна Фритда тяготило, что он всего лишь лавочник, пусть очень богатый, но лавочник, а ему страстно желалось в королевские выси. Точил его червяк такого потаенного желания, и тут как нельзя кстати случился раб с рассказами о горе Магафер… Порку же обрыдла постная жизнь на деревьях, от которой и дальнейшем не приходилось ждать ничего нового. Порку захотелось хоть краткого, хоть мгновенного, но глотка новизны. За возможность прикоснуться к иной жизни он готов был рискнуть жизнью собственной. Вот на том ты и остановился – на том, что Порк сошел в Нижний дом…
– Я остановился на том, что велел этому плешивому и жирному трактирщику живо протереть стол и принести вино. А этот мерзавец и не думает шевелиться. Он, похоже, считает себя великим трактирщиком, а свою грязную конюшню принимает за продолжение дворца…
Конан вскочил, широким шагом пересек заведение, скрылся за кухонной дверью и скоро показался вновь, держа в правой руке за шкирку хозяина заведения. Тот визжал, извивался, сучил ногами над полом и почему-то не выпускал из ладони грязную тряпку. Киммериец забросил трактирщика на стол и провел им от одного до конца до другого, смахивая на пол крошки, кувшины, кружки, блюдо с костями и заодно вытирая винные пятна и жир.
– Если через десять вздохов передо мной не будет стоять кувшин твоего лучшего вина и блюдо с хорошо прожаренным мясом, – протерев трактирщиком стол, Конан держал его, насмерть перепуганного, на вытянутой руке так, чтобы ноги прохвоста не доставали до пола, – если мне покажется, что вино кислое, а мясо отдает собакой, то, клянусь Кромом…
– Ты слишком широко распахиваешь свою вонючую пасть, варвар! Твое место в зверинце среди обезьян! Туда-то мы тебя и отправим]
Из-за углового столика поднялись и, грозно расправляя плечи, направились к киммерийцу шестеро оборванцев вполне разбойничьего обличья. В руках у одного сверкнул широкий аквилонский нож, другой постукивал по ладони увесистой деревянной дубинкой. Видимо, то были завсегдатаи погребка «Пасть пустынного тигра», которым все здесь нравилось, включая кислое вино, запахи помойки, лужи на полу и ленивого хозяина. Конан отпустил трактирщика и тот, едва ноги коснулись пола, улизнул под прикрытие стойки. Киммериец хищно осклабился и приготовился достойно встретить бравых храбрецов.
– А вы знаете, мои веселые друзья, – задрав голову, словно обращаясь к потолку, громко сказал Симур, – новый указ, пять дней назад зачитанный на Главной площади? Указ, запрещающий владельцам питейных заведений разводить грязь и томить посетителей ожиданием под страхом закрытия? А тех, кто устраивает заварухи и отравляет спокойствие в трактирах и погребках, приказано бить плетью по пяткам двести раз и после держать в заточении до полного истощения зловредных сил. Стоит мне пожаловаться начальнику городской стражи, – кстати, моему другу, – и ваша компания надолго застрянет в Башне Всех Слез. Сразу видно, что вам пока еще не довелось побывать в Башне, раз у вас сохранились еще кое-какие зубы и у каждого из вас еще пока по два глаза. Что ж, тогда впереди вас ждут незабываемые дни…
Симур зевнул, сложил руки на груди и замолчал.
На тупых, обросших рожах проступило недоумение вперемешку с испугом. Оборванцы поумерили боевой пыл, уж более не выкрикивали обидные слова, а только переглядывались.
– Да ну их, Кривое Рыло, к Нергальим почкам! – вдруг воскликнул невысокий крепыш с серьгой в ухе. – Других дел у нас, что ли, нет! Не забывай, где ждут нас сегодня ночью.
– Я еще никому не спускал, когда меня называли грязным варваром, – Конан поднял сжатый кулак и провел костяшками по подбородку, иссеченному мелкими шрамами.
Симур внимательно взглянул на киммерийца, убедился, что тот не собирается отступать. Тогда он снова заговорил:
– Придется извиниться, уважаемые зачинщики. Нанесено жестокое оскорбление, которое обычно смывается только кровью. Если что, то вас всенепременно объявят зачинщиками, а его, – Симур показал пальцем на оскорбленного варвара, – обиженной стороной. Его отпустят, я уж похлопочу, а вас – в Башню, непременно в Башню, и плетью по пяткам. Двести раз.
– Ладно, парень, – с видимой неохотой процедил сквозь зубы недомерок с серьгой в ухе. – Извиняемся, забыли… Только осторожнее отныне ходи по Шадизару.
– Ладно, – сказал в ответ Конан, – пока забыли. А как-нибудь потом, после праздника, встретимся и договорим.
Удовлетворенный извинениями северянин сел на свое место и тихо спросил у Симура:
– А что, и вправду есть такой указ?
– Нет, конечно, – ответил собеседник Конана. – Но зато теперь мы сможем спокойно поговорить. И смотри, хозяин уже тащит кувшин. Вот так, мой киммерийский друг, слово – это тоже оружие. Поострее иных кинжалов будет.
Конан хмыкнул:
– Ты больно хорошо одет, и вообще вид у тебя сытый, как у кота, живущего при лавке молочника. Короче говоря, тянешь на приятеля начальника городской стражи, это и напугало наших нечесаных друзей.
– Хорошо, хорошо… О чем же, о чем Порк рассказал тебе дальше из полумрака бамбуковой тюрьмы?
– Дальше, – Конан налил себе в стакан вина из принесенного хозяином кувшина, сделал пробный глоток, одобрительно кивнул, – дальше вот о чем он рассказал…