"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

стражники. Они пробуждаются в часы молитвы, и тогда спускаются со своих
башен на землю; нужно все бросить, все забыть, оставаясь наедине с Богом. В
этот час, где бы ни была душа мусульманина, она услышит громкий и протяжный
крик служителя Бога на земле, несущийся с высоты небес: - Спешите на
молитву! Спешите к счастью! - Молитва лучше сна! - прибавляют правоверные
сунниты. Как много здесь солнца, как много света и как мало живой воды! Но
сегодня улицы затоплены водой - она бежит, запыхавшись, большим потоком от
дальней Белой реки, берущей свое начало в Черных горах, чтобы наполнить
пересохшие уличные канавы, напоить умирающие от жажды сады, вернуть жизнь
полям, уже покрывшимся цветущим маком, словно залитым свежей кровью.
Женщины, наспех прикрытые молитвенными чадрами, спешат к воде со своим
грязным бельем; добрый хозяин гонит своих вьючных животных на водопой и, тут
же, моет их; верующие совершают в ней ритуальное омовение, а водоносы
наполняют этой водой свои кожаные меха, словно виноградным соком. Все
говорят здесь только о воде, о мирабе ("начальнике воды"!), о размерах
струи, которую отпускает домохозяевам этот разбойник мираб, и которую
измеряет он толщиной кирпича, плиты или камня, служащими ему заслоном и
водомером. Его стараются подкупить, кланяются ему в пояс, как если бы он был
знатным вельможей или посланником Бога на земле. И в то же время, каждый
хочет прибить его кирпичом, плитой или камнем, которыми отмеривает он воду.
Везде слышится ругань, сквернословие, грубая брань. Конвоиры ведут нас через
крытые проходы базара, где царствует безобразная толпа; вьючные животные
ходят здесь между людьми, как равные. Все здесь чем-нибудь торгуют; у
каждого лотка, точно перед непристойной картиной, собирается больше
зрителей, чем покупателей. Жизнь без радостей сделала их жадными ко всяким
забавам, и они, как дети, рассматривают все, дивясь всему... Солдаты,
сопровождающие нас, не могут нахвалиться городом - все им здесь нравится;
давно уже не вдыхали они этого дразнящего запаха жареного, ароматов
кардамона, шафрана, мускатных орехов, гвоздики, которыми дышат все базары в
этой стране. Они ведут нас по узким и тесным проходам, в которых расположены
торговые ряды, плутая в них. Повсюду светятся жарким огнем очаги и жаровни
трактиров, и им трудно пройти мимо этих чадящих запахов и не перекусить.
Везде нас чем-нибудь угощают, жалеют нас, суют нам объедки на дорогу, и
конвоиры не пропускают случая, чтобы не извлечь из этого для себя пользы; их
тоже кормят безвозмездно, угощают понюшкой табака или затяжкой опиума. В
ковровых рядах они подолгу пьют чай, курят кальян или гашиш, говорят вздор
и, словно побывав в раю, не хотят отсюда уходить. Не спеша, они ведут нас
дальше. Зачем спешить! Надо очень не любить жизнь, чтобы торопиться прожить
ее как можно скорее... Сегодня был для них особенно удачный день -
предстояла публичная казнь хлебопека - отравителя, человека недостойного,
человека глупого, у которого не хватило ума, чтобы упрятаться в бест -
убежище для всех, уклонившихся от закона, куда не проникает правосудие. -
Какая удача! - восклицают развеселившиеся конвоиры. - Разве есть в жизни
что-либо более волнующее, чем смерть! В смерти есть что-то праздничное -
мертвым оказывают больше почести и внимания, чем живым. Этого оборвыша,
никогда не мывшегося, слепнущего от трахомы, со стригущим лишаем на голове
никто не замечал на протяжении всей его жизни, а теперь все знают его; люди
славных фамилий и бесславная чернь, которой кишат здесь все базары, хотят
присутствовать при его последнем часе; он будет прославлен своею смертью.
Лицо хлебопека, белое от мучной пыли, выражало сейчас скорее недоумение, чем