"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

не менее жестоко, чем смеяться над страданием. У него нет сердца! В то же
время, насмешливый полицейский надзиратель очень почтительно говорил о
старом узбеке, величал его везирем (министром), рассказывал о нем чудеса;
все перебежчики, говорил он, почитают его, как святого, знатные люди
преклоняются перед ним, его имя хорошо известно самому шаху. Теперь, говорил
он, не долго нам осталось сидеть на маисовой каше; он не оставит нас!..
Добрый старик обивал пороги всех сановников, встречался с депутатами
меджлиса-парламента, не оставлял в покое наместника шаха, побывал даже у
влиятельного в мусульманском мире муджтехида, законоучителя правоверных
шиитов и их верховного судьи, и никто не отказывал ему, все охотно обещали
помочь нам, пока он говорил с ними, и забывали о нас, когда он оставлял их;
здесь не помнят того, что обещают. Он говорил нам о терпении, как о вечном
спутнике жизни, ибо ждать, это значит - жить! - Когда человек ничего не
ждет, - продолжал он, сморкаясь слезами, - он уже больше не живет...
Поверьте мне, самое лучшее ждет вас впереди... Он ушел так же внезапно, как
и появился - так приходит радость, у которой очень короткая жизнь. Но вот,
среди ночи полицейские вдруг подняли нас с постели; нельзя было медлить и
минуты, нас уводили из теплой казармы в одиночную камеру, словно смертников,
не объясняя почему. Все здесь окутано тайной, мы жили теперь одними
предчувствиями, становились суеверными, придавали значение дурным и добрым
приметам, находились во власти предрассудков и видели только вещие сны.
Подобно нашим предкам-язычникам, мы гадали сейчас по звездам, по ущербленной
луне, по направлению ветра, чтобы понять, куда уводят нас: в тюрьму, на
свободу или на смерть? Добрый векиль-баши уже больше не смеялся, не шутил;
он невразумительно шептал нам о каком-то заговоре на нашу жизнь и что нам
лучше не быть у всех на виду... Камера, куда загнали нас теперь, была похожа
на грот в пещере с тяжелой дверью, без окна и света - она освещалась и днем
и ночью ручным фонарем; не было здесь и печки-времянки, которая возвращала
нас к воспоминаниям о домашней жизни. Но у мокрой стены уже стояла наша
койка-топчан со всеми тряпками на ней, с набитым соломой матрацем и круглой
подушкой. Часовой закрыл за нами на замок дверь, точно крышку гроба, и звуки
жизни уже больше не проникали к нам. Какая это была страшная для нас ночь!
Трудно сказать, сколько прошло с того времени дней и ночей, было ли это
вчера, год назад или в прошлом столетии, но мы узнали тогда, какая бывает
вечность. Когда наутро, вместе с дневным светом вошел в камеру полицмейстер,
серхенг Новахи, перед которым расступались деревья и люди падали ниц, мы
равнодушно продолжали лежать на своей койке, больше не веря в чудеса. Он
старался улыбнуться, он говорил мягко и тихо, как здоровые разговаривают с
больными, но полицейское спокойствие не оставляло его. "Если он пришел к
нам, и в такой ранний час, - мелькнула у меня пугливая мысль, - значит
случилось что-то очень важное для нас, может быть, роковое!" - Вот видите, -
заговорил серхенг голосом доброго отца, - если бы мы не упрятали вас на ночь
в эту каменную дыру, то вас уже не было бы в живых... (лицо его при этих
словах приняло неприятное выражение, какое бывает у людей с возмущенной
душой). Опасность, однако, миновала (и лицо его прояснилось слегка), но не
надолго (и снова стало заволакиваться тучами). Ваши враги не умеют прощать и
миловать, они не успокоятся, пока вы будете живы (и он нахмурился, как небо
перед грозой). Вот почему нет для вас сейчас лучшего места, чем тюрьма (и в
его груди разразилась гроза!). Это здание прочнее крепости, и там есть даже
удобства, каких нет во многих благоустроенных домах... - и, слабо улыбаясь,