"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

улыбаться, даже когда ему было весело; смех раздражал его, ему было приятнее
видеть слезы. Каждый раз, входя в камеру, он напоминал нам, что мы находимся
под арестом, как если бы мы не были уже людьми. - Вы больше не можете иметь
своих желаний, - разъяснял нам этот строгий блюститель закона и порядка, -
вы не можете теперь жить так, как вы хотите, и вам запрещено разговаривать с
людьми... Даже для отправления своих естественных потребностей вы должны
теперь спрашивать разрешение; этого требует закон! В его присутствии,
казалось, увядала трава, высыхали канавы, умирали надежды. В полдень и на
исходе дня появлялся у дверей казармы робкий трактирщик, кормивший нас кашей
за казенный счет, а утром он приносил нам чай с хрустким хлебом сенгеком, не
спрашивая за все это денег. Этот продымленный чадом трактирщик, одетый в
рубаху из чертовой кожи, которая, казалось, приросла к нему, был источником
всех наших радостей; мы ждем его, как ждут животные часа своего кормления.
Раздражительный надзиратель гнал его, когда он заглядывал в казарму, не
позволяя ему видеть нас, и награждал его тумаками, когда он просил
расплатиться с ним. Он сносил тумаки, обещал кормить нас даже бесплатно,
потому что без него мы теперь помрем. Такая грубая зависимость от
трактирщика сердила нас, мы замечали, как с каждым днем притуплялась мысль,
сокращались наши желания (счастье, говорил Гораций, в сокращении желаний!),
мы становились мелочными, забывали о том, для чего живем, ожидая часа нашей
животной радости. Но что же это! Почему он не идет? Уже вернулся на ночное
дежурство насмешливый векиль-баши, а трактирщика все еще нет; не может быть,
чтобы этот добряк забыл нас, оставил нас голодными на ночь! - Чего вы
ждете? - насмешливо спрашивал нас векиль-баши, отлично зная причину нашего
беспокойства. - Я прогнал этого осла с его дурацкой кашей; сегодня у вас
будет богатый ужин, его принесет вам всеми уважаемый в городе человек,
Найдар Ходжа Мир Бадалев. Вы не знаете его? О, вы скоро его узнаете! Этот
ходатай по делам беженцев от Лиги Наций рожден для добрых дел... Это был
узбек - лицеист, принадлежавший к аристократам Бухары, из племени лангитов,
господствовавшей, в свое время, над тюркскими племенами. В Хиве он был
наместником эмира, в Бухаре - министром двора, в Петербурге - консулом
Бухарского ханства. И теперь, потеряв все, он оставался таким же, каким он
был прежде; он не мог быть другим, ибо кем рождаешься, тем и умираешь... -
Как вас запрятали! - говорил он, и голос его, дребезжащий, старческий,
прерывался от волнения. - Мне стоило немалых усилий отыскать вас в этой
дыре. Но вы не беспокойтесь, о вас все уже здесь знают, вы не забыты; вот
русские люди в изгнании приготовили для вас отменный обед. Уж как они
старались! Послышались знакомые запахи отечественной кухни, возвращавшие нас
домой. Почему из всего забытого первыми вспоминаются запахи и вкусы? Что в
них? Может быть, они передаются нам по наследству, как землепашцу любовь к
земле?.. Ленивые щи, казалось нам, благоухали, а насмешливый векиль-баши не
верил, что они могут кому-нибудь нравиться. Как он смеялся, заглядывая в
судки! - Неужели, - говорил он, помирая от смеха, - вам может нравиться этот
говяжий суп, провонявшийся капустой? - и сравнивал его с запахом задохшейся
воды в давно не чищенном подвальном водохранилище. - Почему русские любят
все, что плохо пахнет? - посмеиваясь, говорил этот примитивный житель земли.
Старый узбек из благородного племени мангитов был этим шокирован; его
раздражали плохо воспитанные люди, оскорблявшие его лучшие чувства, причиняя
ему почти нравственные страдания. - Он большой шутник, - заметил я, - он над
всем смеется, даже над смертью... - О, это ужасно! Но смеяться над радостью