"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

показывал зубы, рычал, и глаза его сверкали. У него была очень холеная
борода, крашенная хною, словно охваченная огнем; горели хною подошвы его
ног, ладони и пальцы его рук - всякое место, соприкасающееся с землей во
время молитвы. Он был человеком богомольным, человеком благочестивым,
человеком божьим и не боялся людей. Тюремные стражники говорили, что у него
очень острый язык и он не в своем уме; как можно отзываться неодобрительно о
шахе, который творит на земле волю Бога! Это равносильно самоубийству. Но,
говорили они, он очень мудрый, он редактор газеты, он знает все, чего никто
не знает, и его слова передаются из уст в уста, как откровение с небес; его
все слушают, ему все верят... Старик неистовствовал. Как плохо, говорил он,
когда у шаха нет шахской крови (ни капли!). Предки его были пастухами, а сам
он вышел в люди с помощью иноверцев, у которых служил поначалу наемником в
солдатах, чтобы держать в повиновении мусульманский народ. А теперь этот
потомок пастухов, сын батрака и простой девки, возгордился своей властью,
отменяет вечные законы Ислама - хула ему за это от Бога! Он хочет ославить
жен наших и дочерей наших, принуждает их обнажать лица свои, тогда как
сказано пророком: "Женщина, снявшая покрывало свое, - покрывает себя позором
и творит мерзости...". А какие права у него на мою бороду? Она росла вместе
с годами моими, она дана мне Богом, как и все, что принадлежит мне и плоти
моей, и никто не может отнять у меня ее, как только Бог! И по мере того, как
он говорил, глаза его то угасали от чрезмерной печали, то зажигались
желтоватым светом раздраженного хищника или вдруг воспламенялись красным
огнем, и тогда искры сверкали в них, как зарницы. На утро его повесили.

Приходил смотритель тюрьмы. Он обходил свои тюремные владения, как
властелин, как повелитель, как сюзерен; творил суд над арестантами, одних
наказывал, других миловал, одним даровал жизнь, у других отнимал ее. Теперь
он был нашей верховной властью, нашим господином, а называл себя нашим
рабом. Какие пустые слова! Его речь была так сладка, что проникала в
кровеносные сосуды, и кровь бежала с нею в сердце, но не долго оставалась
там. Он любовался каждым своим словом и был по уши влюблен в самого себя.
Все здесь говорили, что смотритель тюрьмы имеет пристрастие к малолетним
девочкам, берет себе их в жены на условиях "временного брачного контракта",
но не более четырех одновременно, ибо в законе сказано: "И женитесь на
нравящихся вам, на двух или трех, или четырех...". А он был законопослушным!
Но с тех пор, как шах ввел единобрачие и повелел считать зрелыми для брачной
жизни девочек не младше тринадцати лет, он оставил в своем доме только одну
жену, достигшую дозволенного возраста, и закрепил ее за собой навсегда
"вечным брачным контрактом", ибо закон для него - прежде всего! Был он
человеком начитанным, читал все без разбору, и недавно он прочитал тайком
что-то о коммунизме, во французском переводе, и нашел в нем много схожего со
своим тюремным уставом. Смотритель тюрьмы говорил обо всем деликатно, как
подобает горделивому потомку благородных фарсов; он старался прельстить нас
жизнью в тюремной больнице, куда не проникает ни одна живая душа и куда не
залетают даже птицы. В нашем положении неуверенности и страха - лучшего
места в тюрьме нет. Он хочет, чтобы нас все забыли, и тогда можно надеяться,
что мы останемся в живых... Там, говорил он, мы сможем беспечно проводить
свои безрадостные дни, шить и стряпать по своему вкусу, как если бы мы жили
у себя дома. Он пришлет нам ситца и бязи, чтобы мы принарядились, а то ему
стыдно на нас смотреть. Он приставит к нам в услужение вора-рецидивиста