"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

смотритель тюрьмы позволил ему завести при тюрьме чайную. А ведь известно,
что чаем всех здесь можно подкупить, все проведать, узнать все тайны... Он и
не терял времени; день за днем копил деньги, а теперь дает их в рост, и все
тюремщики у него в долгу. Время сгорбило Гриш-хана, пригнуло его к земле;
скрипят изношенные его кости, ребра выглядывают из обвисшего пиджака и
трудно теперь узнать в нем былого красавца-кавалериста, которого повсюду
сопровождали пылающие глаза женщин. Но как призрачны, как недолговечны
наслаждения, исчезающие тотчас, как только прикоснешься к ним! И он
вспоминает теперь, как в начале своей жизни у него была другая мечта: он
хотел уйти от всех соблазнов, приманок и искушений, быть усердным
семинаристом, читать только поучения святых отцов и находить в них все, что
искал, чтобы ни один день не был потерян даром... Он подолгу сидит с нами,
пока мы осушаем стаканы, и рассказывает о былом, об остроге, стоявшем прежде
на месте нынешней тюрьмы, и сравнивает его с открытой могилой; его морили
там голодом, гноили в нечистотах, натравливали на него диких зверей, держали
прикованным на цепи, и со дня на день он ждал, что его будут пытать "казнью
мухами", более мучительной, чем сама смерть... Эти дикие нравы, говорил он,
можно сравнить только с нравами наших цивилизованных советских палачей... О,
он так много испытал зла, так долго был унижен, что ему кажется, будто он
прожил несколько жизней! И он никак не может понять, почему Богу было
угодно, чтобы он променял духовную семинарию на тюрьму. Мысли о Боге и
поныне не оставляют его. - Странная у них вера! - говорит он, закатывая
глаза к небу, как мусульманин на молитве. - Они говорят, что любят Христа, и
в то же время не любят нас, христиан. В Коране много от нашей веры, а нас
они называют нечистыми, неверными, отступившими от закона... Теперь все
здесь переменилось; нет больше чистых и нечистых, многих фанатиков-изуверов
перевешали, но чувство вражды осталось... Заметив плетущегося к нам
тюремного доктора, Гриш-хан сгибает спину и уже не смеет разогнуть ее, пока
доктор не прогонит его. Гриш-хан перед всеми гнет спину, он уже не может не
гнуть ее, а тюремный доктор приравнивается здесь к чину полковника, что
равносильно небесному светилу. Как он наскучил нам своей болтовней о зачатии
и деторождении! Он умеет лечить женщин от бесплодия при помощи амулетов и
заклинания и не упускает случая принести жене какой-нибудь новый магический
амулет; она вся увешана ими, как богатая купчиха драгоценными камнями. И
вот, по его неустанным заклинаниям, моя жена занемогла. Старьте балагур
прослезился: нет большей награды для женщины, чем зачать ребенка! И он стал
плаксиво вспоминать о рождении своего первого отпрыска, словно с этим
событием было связано сотворение мира. Был он человеком чувствительным - о
детях не мог говорить без слез. Но, по обычаю предков, он требовал от своих
детей почти монастырского послушания, запрещал им иметь свои желания, и все
свое детство они простаивали у двери с покорно сложенными руками в
присутствии своего повелителя-отца; он был для них верховной властью отныне
и до века. - Нужно как можно меньше напоминать детям о своей родительской
любви, - рассуждал он, - ибо в любви нет уважения, она делает всех равными.
А какое может быть равенство между отцом и сыном или между матерью и
дочерью? Нет равенства даже между мужем и женой, - продолжал развивать свою
философскую систему лекарь. - Говорить жене о своей любви к ней, это все
равно что признать себя побежденным; в своем доме вы будете тогда на
положении генерала, разжалованного в солдаты. О, это очень опасно вступать в
равенство с неравными людьми! Все это было для нас ново и непостижимо. Между