"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

в исподнем белье, другие - захвачены на улице, на дорогах, ведущих к святым
местам, богомольцы, люди верующие, никому не причинившие зла; среди них
много грешников, но много и праведников. Дервиши, захваченные со своими
жаровнями и угольками, шепчут заклинания, распространяя повсюду благовонный
чад; они препоясаны зелеными кушаками, а бритые головы перевязаны зеленой
чалмой, что указывает на их родство с домом Курейшитов, из которого
произошел и сам пророк. Все они проповедуют слово Божье, а стражники бьют их
прикладами, угрожают штыками, как будто они не одной с ними веры, не одной
крови. Слышатся стенания, вопли, стоны; все хотят умереть за свою веру. Уже
поговаривают о газавате, священной войне, и о том, что на улицах льется
кровь праведников; утром многие не знали, что к вечеру они будут мертвыми. -
Все это из-за женщин, все из-за них!.. - повторяет перепуганный насмерть
часовой. - Все знают, что женщины в родстве с шайтаном, с чертом, и грех
поэтому всегда приходит через них... Как можно противиться воле царя царей!
Шах хочет сделать их счастливыми, а они не хотят... Чадра для них дороже
жизни, потому что под ней они скрывают все свои пороки и грехи... А с
тюремного двора доносятся стенания: - О жены наши! - О посрамленные дочери
Ислама! - Плачьте и рыдайте матери, кормившие вас своими сосцами! - Что
нашли вы и - что потеряли! Разве можно соизмерить потерянное с найденным!
Внезапно наступает могильная тишина - все скорбящие, все стонущие, все
стенающие перестают дышать; их лица, искаженные страданиями, обращены на
муджтехида: вот и он в цепях, его ведут во внутреннюю тюрьму. Но он спокоен,
как небо, несокрушим, как земля. Он похож на патриарха, перед которым
открыты все тайны. И хотя стар уже муджтехид и немощен, но дух его тверд; он
знает, что власть неба сильнее власти земли, ибо она непрерывна и
бесконечна. Кто запретит ему творить волю Бога! Богомольцы оставляли теперь
гробницу своего чудотворца имама и шли на поклонение к тюрьме, ставшей для
них святыней, ибо здесь, в камере смертников, томится в заточении праведник.
И тогда, под покровом ночи, связанного цепями по рукам и ногам, муджтехида
увели из тюрьмы и уже мертвым, завернутого в саван, привезли обратно на
дрогах, чтобы выписать его из списка живых. Бунт был подавлен. Женщины
снимали чадру. Говорили, что сегодня на базарной площади повесили первую
персиянку, убийцу своего мужа. Этого здесь еще никогда не бывало! Она
кричала: - Меня нельзя вешать, меня нельзя вешать! я - женщина!..

Как бесконечен здесь наш досуг! Как неощутимо время - этот источник
нашего медленного угасания и, может быть, завтра, не заметив прожитой жизни,
мы проснемся стариками. С наступлением нового дня мы возвращаемся к тому,
что было и что будет снова и снова, в круговорот безжалостного времени. Так
же, как и вчера, появляется на нашем дворе постоянный житель тюрьмы Гриш-хан
с янтарным чаем на медном подносе. Приподняв бороду, как муэдзин на молитве,
он кричит на родном нам языке, словно возвещает благую весть: - Вот и я!
Чайку вам принес, чтобы не скучали!.. Мы привыкли к нему, как к восходу и
заходу солнца, он нам не чужой, из одних с нами мест и одной с нами веры,
армянин по рождению. Из Григория его превратили здесь в Гриш-хана, но от
этого он не стал другим. Четверть века назад его нашли в объятиях молодой
затворницы-персиянки и за эту короткую радость он расплачивается теперь
пожизненным заключением. Как ему повезло, что толпа не побила его камнями,
не оскопила его, не предали его позорной публичной казни, а оставили в
живых! С годами он обжился в тюрьме, стал для всех здесь своим человеком, и