"Виктор Робсман. Живые видения" - читать интересную книгу автора

страшен. Рожденный в семье лесника - зверолова, он многое перенял от повадок
зверей, которых любил грубой любовью и доверял им больше, чем самому лучшему
из людей; враг Бога не может быть другом человека! Ему было доподлинно
известно, что нет среди лесных зверей более притворного, способного на
всякие уловки животного, чем изучивший все науки, постигший все знания,
овладевший всей мудростью человек. Всем своим обликом и крутым нравом он
очень напоминал большого и сильного бурого медведя, на коротких ногах,
добродушного и безжалостного в одно и то же время. Но пора было приступать к
делу; уже было выпито все церковное вино, над которым совершалось как бы
таинство превращения по мере того, как они пили его; кровь протрезвляла их
пьяные глаза, и мистический страх закрадывался в их ожесточенные души...
Стали впрягать лошадей в тачанки, нагруженные снедью и монастырским добром,
и церковной утварью, увезенной мародерами из Лавры; были здесь и похищенные
с тела покойного митрополита панагия, и клобучный крест его, и золотые часы
с цепочкой, и снятые с мертвого сапоги... Лошади ржали от нетерпения, они
были приучены к грабежам, точно к лобовой атаке, и рвались к монастырям, как
в бой. Далеко были слышны протяжные звоны монастырских колоколов - они
словно всхлипывали, как при усердной молитве, на что-то жаловались, о чем-то
просили, кого-то оплакивали и приносили покаяние за всех и за вся. Но скоро
и их уже не было слышно: все притихло, все примолкло, все замерло, когда
разнузданный отряд въезжал в монастырские ворота, как враг в завоеванную
страну. Старшине не понравилось, что никого нет. Почему попрятались
богомольные монашки? Чего боятся они? Знать, совесть у них не чиста, ежели
от людей прячутся! И старшина закричал на весь двор, чтобы все его услышали,
потребовал к себе мать-игуменью, экономку и казначея и чтобы без промедления
доставили ему ключи от кладовой монастыря. - Кто ты? - спросила
мать-игуменья, встречая его во флигеле, у порога своей кельи. - Я не знаю
тебя, сын мой. Если ты послан ко мне дьяволом, то как могу я подчиниться
тебе, служа Богу? - Теперь я твой бог! - закричал он на старуху, и голос у
него был лесной, дремучий, напоминавший дикий и грозный рык раздраженного
зверя. - Все, что я теперь захочу - то и сделаю! Стоит только мне пожелать,
и не останется от твоего монастыря камня на камне... Захочу - и всех
богомольных твоих монашек перепортят мои люди, научат их всем мерзостям и
разврату и из святош и недотрог сделают потаскух... Я все могу! У меня
теперь столько силы и власти, какой не было никогда у твоего Бога! "Да ведь
он безумный! - подумала игуменья. - Но откуда у него столько гордости?" Ужас
охватывал ее, и только незримые силы небесные удерживали от отчаяния. Она
обернулась и увидала подле себя Людмилу - она была как бы в забытьи; она
шла, как лунатик в своем сомнамбулическом сне, не боясь ничего; так
Орлеанская дева шла на костер. Она подошла к старшине, положила на его
огромные, медвежьи плечи свои маленькие, легкие, белые руки и с доверием
ребенка обратилась к нему: - Вот я предлагаю тебе все мое тело, еще не
тронутое ничьей любовью, мою девичью гордость и честь, всю себя, тебе
одному. Я все покину ради тебя, сделаю тебя счастливым, и ты узнаешь со мной
радость более сильную и беспредельную, чем твоя призрачная радость от
неукротимой власти над слабыми людьми. Только не тронь монастыря! Прикажи
твоим людям не дотрагиваться до наших святынь, не осквернять могил наших
дорогих покойников, не покушаться на честь невинных и чистых, как дети,
монашек, оставить все, как есть, и я пойду за тобой, куда бы ты ни повел
меня... И по мере того, как она говорила, в этом большом и сильном буром