"Виктор Робсман. Живые видения" - читать интересную книгу автора

медведе пробуждался слабый и робкий человек, и она вдруг увидела и поняла,
что мир проник в его ожесточенную душу. Он смотрел на нее, как смотрят на
солнце прозревающие слепые. Теперь она знала, что не она, а он пойдет за
ней, куда бы она ни повела его. Радость вернулась к ней, и она хотела
раздавать ее всем и каждому большими пригоршнями; она хотела целовать его
щедрыми, жаркими, неутолимыми поцелуями, вспоминая все трудные имена
разбойников, получивших от Господа венцы. О, как хотела она в это время быть
порочной Аглаидой, благодаря которой Вонифатий стал святым!


Живые видения

Илья Андреевич приходился мне дядюшкой, он был старшим из оставшихся в
живых в нашем роду - нашим родоначальником, патриархом, а для меня - как бы
наставником в моей ранней жизни, и я, еще при жизни моего родителя, почитал
его отцом. Своим обликом дядюшка в самом деле напоминал мне чем-то наших
первых христианских епископов-патриархов и казался грозным, но никто не
боялся его; смирение его поражало, и кротости он был беспримерной, и я
нередко задумывался над немудреной жизнью этого мудрого старца, который был
для меня примером во всем. Когда в последний раз я был в Москве, дядюшка уже
плохо держался на ногах, и хотя до крайности любил жизнь, он все чаще
говорил теперь о смерти и что время его уже пришло. - А вот от Алеши все еще
нет писем... Ему нельзя было сказать, что Алеши давно уже нет в живых, что
он лежит в могиле неизвестного солдата, и что, может быть, только он один
все еще не верит в его смерть. В поисках сына Илья Андреевич переносился от
одной мечты к другой, из одной страны в другую, легко переплывая через
океан, достигал берегов Нового Света, куда бегут теперь все плачущие, все
обманутые и обиженные жизнью, и везде находил его живым. Видения не
оставляли его, и он, со дня на день, ждал письма из заграницы. Сын для него
никогда не умирал, ведь он не был при его смертном часе, ни при его
погребении, не видел его мертвым, и помнит его только живым... - Вот и ты, -
говорил мне дядюшка, - тоже умирал уже много раз, почти с самых первых дней
своего рождения, и продолжаешь жить, как будто смерти нет... А я хорошо
помню, как смерть заглянула к тебе в колыбель, когда пожаром был охвачен
весь дом, в котором ты родился; все забыли тебя, спасая мебель, ценные
бумаги, предметы роскоши, срывая с окон пылающие портьеры, унося ковры... А
ты, неразумное дитя, развлекался огнем, как новой, еще не виданной игрушкой,
когда пламя уже коснулось твоей колыбели; она пылала, она была похожа на
горящий факел, когда пожарники выносили ее из дома вместе с тобой... А
потом, все еще ребенком, ты умирал от сыпного тифа, сгорая, как на костре, в
сильном жару, и через сорок роковых дней, что было для тебя тогда
равносильно бесконечности времени, ты снова вернулся на землю к своей
прежней жизни, ты не стал другим, только немного напуганным, как при
рождении, и робким, как выздоравливающий больной... А потом, опять, ты
умирал от скоротечной чахотки, и монашки, подружки детства твоей матери,
выходили тебя в монастыре; был ты мертв и стал живым! Но это ты уже сам
помнишь... Совсем недавно ты умирал от сердечной болезни в горах Памира, и
никто не поверил тебе, что ты жив, когда вернулся в Москву, и я поместил
тебя за этой ветхой занавеской, за которой прячется вся моя бедность...
Помнишь, как отхаживала тебя тогда Маруся Ратобельская, соседка по моей