"Ромен Роллан. Кола Брюньон" - читать интересную книгу автора

более здрав? Не тебе говорить, кюре; ты поступаешь совершенно так же,
как они. Чем твои святые лучше их домовых и фей? Мало было завести одно-
го бога втроем, или троих в одном, и богинюмать, надо было еще поселить
в ваших пантеонах кучу божков в юбках и панталонах, чтобы заменить сок-
рушенных в нишах опустошенных. Но эти боги, нет, ейбогу, не стоят преж-
них. Невесть откуда они берутся; они лезут отовсюду, как улитки, неск-
ладные, худородные, паршивые, убогие, неумытые, покрытые язвами и шишка-
ми, снедаемые вшами; один выставляет напоказ кровоточащий обрубок или на
бедре у себя глянцевитую болячку; другой кокетливо носит загнанную ему в
загривок плаху; этот разгуливает с головой под мышкой; тот торжественно
держит в пальцах собственную кожу и потряхивает ею, как сорочкой. И,
чтобы не ходить далеко, что нам сказать, кюре, про твоего святого, про
того, который царит у тебя в церкви, про Симеона Столпника, того, что
сорок лет простоял на одной ноге на своем столпе наподобие цапли?
Шамай подскочил и воскликнул:
- Стой, стой! Другие святые еще куда ни шло.
Мне их оберегать не поручено. Но этот, язычник ты этакий, это мой, я
у него в доме. Мой друг, будь вежлив!
- Ладно (я твой гость), пусть твоя птица торчит себе, поджав ногу; но
скажи ты мне, что ты думаешь о корбиньийском аббате, который утверждает,
будто у него в бутылке хранится млеко пресвятой девы; и скажи мне свое
мнение о господине де Сермизеле, который однажды, когда у него случился
понос, поставил себе клистир из святой воды с прахом от мощей!
- А думаю я то, - сказал Шамай, - что сам ты, который сейчас сме-
ешься, если бы у тебя болел задний проход, поступил бы, пожалуй, так же,
как и тот. Что же касается корбиньийского аббата, то все эти монахи,
чтобы отбить у нас покупателей, готовы торговать, если бы могли, ан-
гельским молоком, архангельскими сливками и серафимьим маслом. Ты мне
про них не говори! Монах и кюре - это собака и кошка.
- Так ты, кюре, не веришь в эти мощи?
- Нет, в их мощи не верю, я верю в свои. У меня есть плечевой отрос-
ток лопатки святой Диетрины, который лишавым просветляет мочу и цвет ли-
ца. И у меня есть теменная кость святого Паклия, которая изгоняет бесов
из бараньих животов... Нельзя ли не смеяться? Ты скалишь зубы, нехристь?
Так ты ни во что не веришь? У меня имеются грамоты (слепец, кто усомнил-
ся бы! Я за ними схожу), на пергаменте и за подписом; ты убедишься, убе-
дишься в их подлинности!
- Сиди, сиди и оставь свои бумаги. Ты и сам в них не веришь, Шамай, у
тебя нос шевелится... Чья бы она ни была, откуда бы она ни взялась,
кость всегда будет кость, и кто ей поклоняется - идолопоклонник. Всякой
вещи свое место; мертвых - на кладбище! Я так верю в живых, верю тому,
что сейчас день, что я пью и рассуждаю, - и рассуждаю превосходно, - что
дважды два четыре, что земля есть неподвижное светило, затерянное среди
вращающегося пространства; я верю в Ги Кокиля и могу прочесть тебе, если
хочешь, наизусть Свод обычаев нашего Неверского края; я верю также в
книги, где капля за каплей процеживаются человеческое знание и челове-
ческий опыт; но прежде всего я верю в свой разум. И (само собой разуме-
ется) верю также в Священное писание. Нет благомыслящего человека, кото-
рый бы в нем сомневался. Доволен ли ты, кюре?
- Нет, недоволен! - воскликнул Шамай, рассерженный не на шутку. - Или