"Ромен Роллан. Пьер и Люс" - читать интересную книгу автора

Филиппа, как часто обожают младшие (ревниво оберегая свой тайну) старших -
брата или сестру, случайного знакомого, порой даже мимолетного спутника, уже
скрывшегося из виду, всех, кто олицетворяет в их глазах образ того, кем они
хотели бы стать и кого они одновременно хотели бы любить. Целомудренный, но
уже смутный жар души - предвестник будущих противоборствующих страстей!
Старший брат замечал это наивное обожание, и оно льстило ему. В ту пору он
старался читать в сердце Пьера и многое осторожно объяснял ему: хотя и более
мужественный, чем Пьер, он был человеком того же склада; эти достойнейшие из
мужчин, сохраняя в душе женскую мягкость, не стыдятся этого. Но пришла война
и оторвала его от привычного труда, от мечтаний науки, от его мечтаний
двадцатилетнего юноши, от дружеской близости с младшим братом. В
самозабвенном опьянении первых дней войны он бросил все и, подобно большой
птице, ринулся в даль, ослепленный героическим и нелепым упованием, что
своими когтями и клювом он покончит с войной и восстановит на земле мир. С
тех пор эта птица два-три раза возвращалась в гнездо, с каждым разом, увы,
все более пощипанной. Он расстался со многими иллюзиями, но говорить об этом
ему было тяжело. Ему было стыдно, что он во все это верил. Как глупо, что он
не разглядел подлинный лик жизни! Теперь он с ожесточением стремился разбить
прежние иллюзии и стоически принять жизнь, какой бы она ни была! Он бичевал
не только самого себя; с болезненным раздражением ополчался он на подобные
же юношеские иллюзии, которые находил в душе своего брата. Когда, в первый
приезд Филиппа, Пьер бросился к нему, сгорая от желания раскрыть перед ним
свое замурованное сердце, его сразу же охладило обращение старшего брата,
правда по-прежнему ласковое, но с оттенком какой-то горькой иронии. Вопросы,
готовые сорваться, замерли на устах Пьера. Филипп, угадывая их, одним
небрежным замечанием или взглядом обрывал его на полуслове. После двух-трех
попыток Пьер, душевно раненный, ушел в себя. Он не узнавал брата.
Зато Филипп его узнавал. Он узнавал в нем себя самого, каким он был еще
недавно и каким никогда уже не будет. И за это он мстил брату. Затем он
раскаивался, но не подавал вида и продолжал в том же духе. Оба страдали, и,
как это часто бывает в жизни, общее страдание, вместо того чтобы сблизить,
отчуждало их. Но в их положении была некоторая разница: Филипп знал, что они
страдают вместе, а Пьер думал, что страдает в одиночестве и нет друга,
которому он мог бы открыться.
Почему же не обратился он к своим сверстникам, к школьным товарищам?
Казалось бы, этим мальчикам следовало теснее сплотиться, искать взаимной
поддержки? Но этого не было. Наоборот, обстоятельства роковым образом
отдаляли их друг от друга и заставляли держаться небольшими группами и, даже
внутри этих групп, замыкаться и обособляться. Самые недалекие из них
вслепую, очертя голову бросились в водоворот войны. Но большинство стояло в
стороне и не чувствовало никакой связи со старшим поколением; они совсем не
разделяли их страстей, надежд и ненависти и смотрели на их фанатические
действия, как трезвые смотрят на пьяных. Но что могли они сделать? Некоторые
пытались выпускать небольшие политические "ревю", но цензура душила их, не
давала им дышать, и они угасали на первых номерах. Вся мыслящая Франция
задыхалась от недостатка воздуха, словно под стеклянным колпаком. Самые
достойные из этой молодежи, слишком слабые, чтобы бороться, и слишком
гордые, чтобы жаловаться, знали, что нож войны уже занесен над ними. Ожидая
своей очереди идти на бойню, они издали наблюдали все происходящее и молча,
каждый про себя, выносили суждение, полное иронии и презрения. Из духа