"Ромен Роллан. Пьер и Люс" - читать интересную книгу автора

головная боль; и вдруг вы замечаете, что ее уже нет; как случилось, что она
вас отпустила? Только чуть-чуть еще стучит в висках, напоминая о ней. Пьер
отнесся недоверчиво к этому внезапному успокоению. Он боялся, что боль
утихла лишь на время, коварно притаилась, чтобы потом вспыхнуть с новой
силой. Он знал, какое умиротворение дарит нам искусство. Когда наши глаза
радует божественная соразмерность линий и красок и наш чуткий слух ласкают
дивные переливы многозвучных аккордов, рассыпаясь и сливаясь согласно
законам гармонических чисел, нас объемлет мир и затопляет блаженство. Но это
озарение нисходит на нас откуда-то извне: как бы от далекого солнца, в лучах
которого, завороженные, мы парим над жизнью. Это длится недолго - и мы снова
падаем на землю. Искусство - лишь мимолетное забвение действительности. И
Пьер боязливо ждал, что все это пройдет. Но нет, на этот раз излучение шло
из глубины души. Ничто житейское не было забыто. Но все было в согласии:
воспоминания и новые мысли; и все окружающее - предметы, книги, бумаги - как
бы оживало, становилось интересным, чего давно уже не было.
В течение нескольких месяцев его умственный рост был скован, - так юное
деревцо в полном цвету побивает дыхание "ледяных святых". Пьер не
принадлежал к тем практическим юнцам, которые, пользуясь университетскими
льготами для юных призывников, ожидающих дня мобилизации, спешили приобрести
диплом под снисходительным взглядом экзаменаторов. Не владела им и
бессмысленная жадность, с какой многие, в предчувствии близкой смерти,
захлебываясь, глотали знания, уже ни на что им не нужные. Всегдашнее
ощущение пустоты там, в конце, как и здесь, под ногами, - пустоты, прикрытой
жестокими и обманчивыми иллюзиями жизни, - сдерживало все его порывы. Он
увлекался какой-нибудь книгой, предавался размышлениям - и вдруг остывал,
охваченный безнадежностью. На что ему все это? Для чего учиться? Для чего
обогащать себя, если придется все потерять, все бросить, если ничто вам не
принадлежит? Чтобы видеть смысл в какой-нибудь деятельности или науке, надо
видеть смысл и в самой жизни. Ни усилия ума, ни мольбы сердца не помогали
ему обрести этот смысл... И вот он появился неожиданно сам собой... Жизнь
приобрела смысл...
Почему? И, гадая, что же вызвало эту улыбку души, он увидел
полуоткрытые уста, к которым жаждали прильнуть его губы.


* * *

В обычное время очарование этой безмолвной встречи, вероятно, вскоре
развеялось бы. В пору юности, когда вы влюблены в любовь, она глядит на вас
изо всех очей; непостоянное сердце жаждет вкусить ее и здесь и там; ничто не
торопит его сделать выбор; заря еще только занимается.
Но нынешний день будет краток: нужно спешить.
Сердце юноши рванулось вперед с тем большей стремительностью, что оно
уже запаздывало. В больших городах, которые издали кажутся вулканами,
окутанными дымом сладострастия, таятся девственно-свежие души и нетронутые
тела. Сколько там юношей и девушек свято чтут любовь и берегут в ожидании
брака свежесть и чистоту чувств! Даже в утонченно культурной среде, где
любопытство преждевременно разбужено воображением, сколько забавного
неведения скрывается под вольными речами светской девушки или студента,
который все знает, но ничего не познал! В сердце Парижа есть наивные,