"Ромен Роллан. Пьер и Люс" - читать интересную книгу автора

провинциальные уголки, монастырские садики, чистые родники. Париж оклеветан
своей литературой. От его имени говорят самые порочные. К тому же, как всем
хорошо известно, из ложного представления об уважении к людям целомудренные
юноши нередко скрывают свою невинность. Пьер еще не вкусил любви и готов был
послушаться ее первого зова.
Очарование его мечты было тем сильнее, что любовь родилась под крылом
смерти. В минуту смятения, когда они почувствовали над собой нависшую
угрозу, когда их сердца дрогнули при виде окровавленного, искалеченного
человека, их руки соединились; и оба в этот миг почувствовали сквозь дрожь
страха ласковое утешение незнакомого друга. Мимолетное пожатие! Мужская рука
сказала: "Обопрись на меня!" - а другая, материнская, поборов свой страх,
шепнула: "Дитя мое!"
Слова эти не были произнесены вслух, не были услышаны. Но такой
глубинный шепот понятен душе лучше слов - лиственной завесы, что заслоняет
мысль. Пьера убаюкивало это жужжанье: точно поет золотистая оса, кружа в
полумгле сознания. В непонятной истоме дремало время. Одинокое, бесприютное
сердце мечтало о теплом гнездышке.
В первые дни февраля Париж подсчитывал разрушения от последнего
воздушного налета и зализывал раны. Печать в своей конуре заливалась лаем,
требуя репрессий. По словам "Человека, который сажал на цепь",[4]
правительство объявило французам войну. Открывался сезон процессов об
измене. Муки несчастного, защищающего свою жизнь, на которую предъявлял
права общественный обвинитель, забавляли весь Париж, чью жажду зрелищ не
могли утолить ни ужасы четырехлетней войны, ни десять миллионов безвестно
погибших жизней.
Но юноша был всецело занят таинственной гостьей, посетившей его.
Поразительна яркость любовных образов, запечатленных в памяти и в то же
время лишенных четкости! Пьер не мог бы сказать, какое у нее лицо, цвет
глаз, рисунок губ; в душе сохранилось одно лишь волнующее впечатление.
Тщетно силился он воспроизвести ее черты - всякий раз они являлись ему
иными. Так же безуспешно искал он ее по улицам города. Он поминутно
обманывался: ее улыбка, белокурый локон на затылке, блеск глаз... и кровь
приливала к сердцу. Но нет, у этих мимолетных видений не было ничего общего
с тем девическим образом, который он искал, думая, что любит. Но любил ли
он? В том-то и дело, что любил; потому и видел повсюду, в каждом облике.
Ведь вся она - улыбка, вся - сияние, вся - жизнь. А точный рисунок
определяет границы. Но эта определенность нужна, чтобы обнять любовь и
завладеть ею.
Если не дано ему будет снова ее увидеть, он все же знает, что она есть,
она есть, и она - гнездышко. В бурю пристань. Маяк в ночи. Stella Maris.
Amor. Любовь, поддержи нас в час смертный!..


* * *

Пьер брел по набережной Сены, мимо Института; он находился у лестницы
моста Искусств, рассеянно глядя на выставку книг одного из букинистов,
оставшихся на своем посту; подняв глаза, он вдруг увидел ту, которую ждал. С
папкой для рисунков в руках она легко, как лань, сбегала по ступеням. Он не
раздумывал ни секунды: он устремился навстречу девушке, спускавшейся по