"Екатерина Вторая. О величии России" - читать интересную книгу автора

и насолить всей голштино-шведской партии, граф Бестужев получил без ведома
матери позволение для принца Августа Голштинского приехать в Петербург.
Мать, узнав, что он в дороге, очень рассердилась, огорчилась и очень
дурно его приняла, но он, подстрекаемый Бестужевым, держал свою линию.
Убедили императрицу хорошо его принять, что она и сделала для виду; впрочем,
это не продолжалось и не могло продолжаться долго, потому что принц Август
сам по себе не был человеком порядочным. Одна его внешность уже не
располагала к нему: он был мал ростом и очень нескладен, недалек и крайне
вспыльчив, к тому же руководим своими приближенными, которые сами ничего
собой не представляли. Глупость - раз уже пошло на чистоту - ее брата очень
сердила мать; словом, она была почти в отчаянии от его приезда.
Граф Бестужев, овладев посредством приближенных умом этого принца, убил
разом несколько зайцев. Он не мог не знать, что великий князь так же
ненавидел Брюммера, как и он; принц Август тоже его не любил, потому что он
был предан Шведскому принцу. Под предлогом родства и как голштинец этот
принц так подобрался к великому князю, разговаривая с ним постоянно о
Голштинии и беседуя об его будущем совершеннолетии, что тот стал сам просить
тетку и графа Бестужева, чтобы постарались ускорить его совершеннолетие. Для
этого нужно было согласие императора Римского, которым тогда был КарлVIIxlii
из Баварского дома; но тут он умер, и это дело тянулось до избрания Франца
Ixliii.
Так как принц Август был еще довольно плохо принят моею матерью и
выражал ей мало почтения, то он тем самым уменьшил и то немногое уважение,
которое великий князь еще сохранял к ней; с другой стороны, как принц
Август, так и старые камердинеры, любимцы великого
Стр. 500
князя, боясь, вероятно, моего будущего влияния, часто говорили ему о
том, как надо обходиться со своею женою; Румберг, старый шведский драгун,
говорил ему, что его жена не смеет дыхнуть при нем, ни вмешиваться в его
дела, и что, если она только захочет открыть рот, он приказывает ей
замолчать, что он хозяин в доме, и что стыдно мужу позволять жене руководить
собою, как дурачком. Великий князь по природе умел скрывать свои тайны, как
пушка свой выстрел, и, когда у него бывало что-нибудь на уме или на сердце,
он прежде всего спешил рассказать это тем, с кем привык говорить, не
разбирая, кому это говорит, а потому Его Императорское Высочество сам
рассказал мне с места все эти разговоры при первом случае, когда меня
увидел; он всегда простодушно воображал, что все согласны с его мнением и
что нет ничего более естественного. Я отнюдь не доверила этого кому бы то ни
было, но не переставала серьезно задумываться над ожидавшей меня судьбой. Я
решила очень бережно относиться к доверию великого князя, чтобы он мог, по
крайней мере, считать меня надежным для него человеком, которому он мог все
говорить, безо всяких для себя последствий; это мне долго удавалось.
Впрочем, я обходилась со всеми как могла лучше и прилагала старание
приобретать дружбу или, по крайней мере, уменьшать недружелюбие тех, которых
могла только заподозрить в недоброжелательном ко мне отношении; я не
выказывала склонности ни к одной из сторон, ни во что не вмешивалась, имела
всегда спокойный вид, была очень предупредительна, внимательна и вежлива со
всеми, и так как я от природы была очень весела, то замечала с
удовольствием, что с каждым днем я все больше приобретала расположение
общества, которое считало меня ребенком интересным и не лишенным ума. Я