"Екатерина Вторая. О величии России" - читать интересную книгу автора

великий князь сказал Чоглокову: "Видите, как эти женщины с нами обращаются,
мы не смеем даже вытереться, когда это им не угодно". Чоглоков засмеялся и
сказал: "Вот уж настоящий женский каприз". Дело тем и закончилось, и великий
князь был мне очень признателен и за мазь, которая оказала ему услугу,
выручив его из неприятности, и за мою находчивость, не оставившую ни
малейшего подозрения даже в Чоглокове.
Так как в ночь на Пасху надо было не спать, я легла в Великую субботу
около пяти часов дня, чтобы поспать до того часу, как надо будет одеваться.
Как только я легла, великий князь прибежал со всех ног сказать мне, чтобы я
немедленно вставала и шла есть только что привезенные из Голштинии совсем
свежие устрицы. Для него было большим и двойным праздником, когда они
приходили; он их любил, и вдобавок они были из Голштинии, его родины, к
которой он имел особое пристрастие, но которой он не правил от этого лучше и
в которой он делал или его заставляли делать ужасные вещи, как это будет
видно впоследствии. Не встать - значило бы разобидеть его и подвергнуться
очень большой ссоре; итак, я встала и пошла к нему, хотя и была измучена
исполнением всех обрядов говения в течение Страстной недели. Устрицы уже
были поданы, когда я пришла к нему; я съела дюжину, после чего он позволил
мне вернуться к себе, чтобы снова лечь, а сам остался доканчивать устрицы.
Не есть слишком много устриц значило тоже угодить ему, потому что ему
оставалось больше, а он был очень жаден до них. В двенадцать часов я встала
и оделась, чтобы идти к Пасхальной заутСтр. 563
рене и обедне, но не могла оставаться до конца службы из-за сильных
колик, которые со мною случились; не помню, чтобы когда-либо в жизни у меня
были такие сильные боли; я вернулась к себе в комнату только с княжной
Гагариной, все мои люди были в церкви. Она помогла мне раздеться, лечь,
послала за докторами; мне дали лекарство; я провела первые два дня праздника
в постели.
Приблизительно около того времени или немного ранее, приехали в Россию
граф Берни, посол Венского двора, граф Линарcii, посланник датский, и
генерал Арним, посланник саксонский; последний привез с собою свою жену,
рожденную Гойм. Граф Берни был из Пьемонта; ему было тогда за пятьдесят; он
был умен, любезен, весел и образован и такого характера, что молодые люди
его предпочитали и больше развлекались с ним, нежели со своими сверстниками.
Он был вообще любим и уважаем, и я тысячу раз говорила и повторяла, что если
бы этот или ему подобный человек был приставлен к великому князю, то это
было бы великим благом для этого, принца, который так же, как я, оказывал
графу Берни привязанность и особый почет и отличие. Великий князь сам
говорил, что с таким человеком возле себя стыдно было бы делать глупости.
Прекрасные слова, которых и я никогда не забывала. Граф Берни имел при себе
кавалером посольства графа Гамильтона, мальтийского кавалера.
Как-то раз, когда я при дворе спросила у него о здоровье посла графа
Берни, который был болен, мне вздумалось сказать кавалеру Гамильтону, что я
самого высокого мнения о графе Батианиciii, которого императрица-королева
Мария-Терезия назначила тогда воспитателем двоих старших сыновей своих,
эрцгерцогов Иосифа и Карла, потому что его предпочли в этой должности графу
Берни. В 1780 году, когда я имела свое первое свидание с императором Иосифом
IIciv в Могилеве, Его Императорское Величество сказал мне, что ему известно
это мое суждение; я ему возразила, что он знает об этом, вероятно, от графа
Гамильтона, который состоял при этом государе после того, как он вернулся из