"Жюль Ромэн. Детская любовь ("Люди доброй воли" #3) " - читать интересную книгу автора

природы, к жгуче сексуальному в своей природе. Он кончил тем, что взял под
подозрение любовь, так как не мог при своей проницательности не понимать,
что даже так называемая чистая любовь прикрывает вожделение и,
следовательно, имеет перед всякой другою всего лишь преимущество лицемерия,
а также потому, что обвинял любовь в склонности преграждать более общим
чувствам доступ в душу, которой она овладела. Не опираясь на мотивы
христианского аскетизма, он все же пришел к идеалу, довольно сходному с
осуждением плоти; к идеалу, на который он, впрочем, смотрел как на чисто
личное дело, остерегаясь видеть в нем правило, подходящее для большинства.
Таким образом, он был дальше от христианской концепции, согласно которой
греховность мирянина терпима только ценой противоречия, чем от
распространенного в Азии взгляда на плотское воздержание как на привилегию
немногих, желающих приобрести известные способности или возвыситься до
святости. Когда ему напоминали об эротическом характере многих бодлеровских
сюжетов, он чувствовал беспокойство. Не обманывал ли он сам себя? Не искал
ли обходным путем поэзии, возврата в тот мир телесной любви, из которой как
раз пытался вырваться ценою таких усилий?
Что касается Жерфаньона, то и он проходил через период полного
воздержания, но поневоле. Покинув полк в середине сентября, он сперва провел
три недели у родителей, в крохотном городке, где всякая шалость кончилась бы
скандалом. Со времени приезда в Париж он ждал случая, который бы свел его с
женщиной. Но случай не торопился. А Жерфаньону, хоть он и был нетерпелив,
недоставало духа предприимчивости. Париж внушал ему робость. Провинциал
чувствовал себя менее взрослым здесь. Скромный любовный опыт, приобретенный
им в других местах, был не в счет, казалось ему, в пределах большого города.
Мир женщин, весь залитый парижским обаянием, становился для него почти таким
же таинственным, каким он был для подростка Вазэма вечером шестого октября.
Отсюда возникали чувственное томление с привкусом горечи и какое-то ощущение
неполноты, нередко тормозившее порывы гордости, дразнившее в нем честолюбца.
По существу то, что Жерфаньон испытывал при чтении стихов, которыми ему
предлагалось восхищаться, было своего рода ревностью и тем чувством
неловкости, какое вызывают в обездоленном бестактные намеки на недоступное
ему - по крайней мере, временно - счастье. Музыка не мешала словам иметь
смысл; напротив, она его усиливала, как имитация линий тела, ласк и спазм.
"В струистые шелка твои стучатся перси", "Дразнящие щиты с рубинами сосков",
"Вкруг благородных ног воланы шелестят", "Напиток уст твоих", "Твоей постели
ад"... на каждой странице - отдающаяся плоть, аромат распущенных волос,
влага поцелуев. Торжество сладострастия, которое "при свете ламп" в учебной
комнате было бы, несомненно, недурным продолжением картины рдеющего
ноябрьского неба над кровлями, будь у Жерфаньона в кармане женское письмо с
назначением часа свиданья.

III

ТОЛПА И ЕЕ ВОЖДЬ

Беседа их задержала. Когда они пришли в столовую, обед уже начался.
Входя в дверь, они не услышали обычного шума. Между тем три курса были здесь
в полном сборе, словесники - на правой половине залы, естественники - на
левой. От десяти до двенадцати студентов за каждым столом. Справа -