"Михаил Ильич Ромм. Устные рассказы" - читать интересную книгу автора

Может быть, это смешно. Мне она казалась тогда древней старухой. Не
такая уж древняя, ее сестра жива до сих пор.
Ну вот, так она относилась к своей работе. Однажды она рассказывала:
- Я делала вазу, - говорит она. - Однажды вазу удачную сделала:
понимаете, девочка, а над нею птица хищная, и с этой вазы так нагнулась, и
она может схватить. Ну, я думаю, не удастся, - сказала она. - Я думаю, не
удастся.
Это содержание уже сделанной вазы, которую она ощущала как живое тело,
как живое естество.
У нее много очень учеников, которые ей тщательно подражали. Она их
вовсе не поощряла и не выделяла. И действительно, те, кто ей подражал,
работали хуже. Это ограничивало их возможности. Наоборот, она часто поощряла
тех учеников, которые делали так, как ей вообще было чуждо. Она смотрела
какую-нибудь работу, сделанную в обобщенных формах, которые были ей чужды.
Она говорила: "Ну что ж, хорошо, мне так сделать не удастся", - в том
отношении, что на нее не похоже, в этом смысле.
В этом отношении еще терпимее был Сергей Тимофеевич Коненков. Он вообще
почти что и не учил. И тем не менее каждый приход его был праздником.
В общем-то, времена были тяжкие, зимой было холодно. Там, скажем, у
"буржуечки" в какой-нибудь живописной мастерской, - там было тепло. А у нас
громадный стеклянный купол, стены стеклянные. Мастерская скульптурная:
мокрая глина. Зимой замерзала глина, замерзала совершенно. И с утра староста
разогревал "буржуйки" докрасна - для того чтобы можно было хоть глиной-то
работать.
И вот выходила натурщица, помню, у нас такая Сипович знаменитая была
натурщица, выходила - одна половина разогрета до того, что она багровая, а
другая - зелено-фиолетовая, а мы ее поворачиваем всеми сторонами, как шашлык
жарят.
И вот в эту обстановку входил Коненков. У нас громадный жестяной чайник
на "буржуйке", ведерный, наверное. Морковный чай. Он садился где-нибудь в
уголочке, когда приходил, наливали ему кружку этого кипятку морковного,
сидел он, макая бороду в это дело. Поглядывал туда-сюда. Просидит, ну, час.
Иной раз ни к кому не подойдет. Уж кто-нибудь попросит: "Сергей Тимофеевич,
скажите что-нибудь".
- Что сказать?
- Ну вот, эта работа.
Вздохнет, подойдет и скажет что-нибудь самое простое: "Коротка она у
тебя" или что-нибудь в этом роде. А так, очень не любил говорить о
скульптуре вообще. Ну, вот; это было самое... Пока мы лепим сорок минут,
академический час, он сидит, молчит, чай пьет. Потом соберется кружок, мы с
ним разговариваем. Он иногда интереснейшие вещи рассказывал о скульптуре. Ни
о чем не говорит, а говорит, как важно вылепить ухо или палец, - это самое
трудное. Он говорит: "Ведь вам кажется, что уши лишние. Ну скажите честно:
кому кажется, что уши лишние?"
И я, помню, осмелился, первый сказал: "Мне гораздо лучше без ушей,
лучше всего получается". "Вы не умеете делать, по-вашему, и уши лишние, и
глаза, не было бы их, совсем было бы хорошо, тюфяк был бы. Так легко лепить.
И обобщенная форма. И пальцы, говорит, лишние. Пальцы-то вы делать не
умеете, пальцы рук, пальцы ног. А Роден до старости лет делал пальцы. И
делал даже только руки. И это было искусство - рука. Рука может быть злая,