"Борис Романовский. "...Авраам родил Исаака..."" - читать интересную книгу автора

- Какие шесть месяцев? Ему еще нет и недели!
- Считайте, что есть. До школы он будет расти у нас... у вас в полтора
раза скорее. Получит огромный объем информации. А качество этой информации
будет зависеть от вас, - объем информации был для них всех пунктиком. - Но
никаких лекций, все как с обычными детьми... Ну, у меня все!
Назвать ребенка Мишей он не мог, было слишком больно. После недолгих
раздумий Борис Алексеевич назвал его Александром. Сашкой. Или Санькой.
Санькой тоже неплохо.
Первое слово ребенка, которого он так ожидал, оказалось почти что не
словом, а каким-то междометием. А получилось так - он принес Сашке яркую
разноцветную погремушку. Ребенок долго смотрел на игрушку, потом протянул
к ней ручку и явственно произнес: "Ах-х!". Морозов сначала не придал этому
звуку должного значения, пока не услышал его опять. "Ах-а!"-сказал Санька,
когда он повесил наконец-то в детской комнате шикарную, хотя и небольшую
люстру. Машинально Борис Алексеевич повторил за ним "Ах-х!", и тут его
осенило - этот горловой, с протяжным "х" звук несомненно выражал
удовольствие, одобрение, может быть даже восторг. Поразмыслив, он понял,
что появление этого междометия вполне естественно - все визитеры начинали
знакомство с младенцем с такого вот "Ах-х!". "Ах-х, какой симпатичный
мальчик!", "Ах-х, какой у вас сын!" и так далее.
На работе Морозов, как и все молодые отцы, время от времени должен был
отвечать на вопросы сослуживцев о ребенке и однажды рассказал об этом
странном способе выражения чувств. И долгие годы спустя его подчиненные,
да и он сам, желая выразить свое одобрение, с улыбкой говорили: "Ах-х!".
Это было коротко и выразительно.
После первых успехов он ждал, что ребенок скажет "папа" или, может быть,
"дай". Санька же на десятый день пребывания в доме, глядя ему в глаза,
вдруг сказал:
- Ну-ка, давай спатьки!
Сначала он вздрогнул. Потом, когда пришел в себя, узнал свои ежевечерние
интонации, подивился чистоте дикции, хотя, конечно же, она была далека от
совершенства, и откликнулся:
- Давай спатьки!
Младенец сразу же закрыл глаза.
Борис Алексеевич растроганным взглядом окинул ребенка, коляску, комнату,
затем выключил свет и ушел к себе. "Ему нужна кроватка и игрушки. Как всем
детям. Погремушки и попугай.. " Морозов представил себе целлулоидного
цветастого попугая. "Завтра куплю игрушки"-он даже не подумал о том, что
промышленность может уже не выпускать попугаев, а производить павлинов или
фазанов.
- Кроватку купи в комиссионке. Дешевле! - сказала напарница, отхлебнув
здоровый глоток бормотухи. - Все равно обоссыт!
- Нет, - заупрямился Морозов. - Хочу новую вещь!
- Гордый ты стал последнее время! Вот и от винца отказался! -сказала она и
ушла за ящики в сторону приемного окна. Открывать было еще рано. Из-за
штабеля тары она крикнула :
- Уходи отсюда, Борька! Ты теперь пить завязал, а трезвому тебе здесь
делать нечего! Сгниешь, а у тебя диплом!
- Забыл я уже все, - пробормотал Борис Алексеевич.
- Чего? Не слышу, чего ты бормочешь!