"Владимир Романовский. Московский дворик" - читать интересную книгу автора

настоящая мадонна. "Чистейшей прелести чистейший образец".
По снимку нетрудно было догадаться, что фотограф снял их перед
расставанием, перед уходом этого матроса на фронт. Но он так и остался
почему-то не опубликованным. На обороте химическим карандашом - были тогда
такие карандаши - написан адрес и дата: август 1941.
И вот тогда я и решил написать очерк: взять тот, старый снимок и рядом
сделать новый, в том же дворе и с теми же действующими лицами. И рассказать
об их судьбе. Неплохая идея, а?
Слушай дальше. В июне сорок пятого Москва бурлила от радости. Наши
возвращались из Европы победителями. Справедливость - редкая гостья в нашей
истории, но тогда всем казалось: наконец-то она посетила и нас - фашизм
повержен, зло наказано, добро торжествует. Мы - в Берлине, преступники - за
решеткой. Мы их победили, мы всем показали, на что способны. А я,
представляешь, молодой, внутри все так и кипит от энергии, готов к труду и
обороне, как тогда писали.
И вот в воскресенье (чтобы застать кого-нибудь наверняка) отправляюсь
по тому адресу, захожу в ворота, и передо мной - тот самый московский
дворик, что на снимке. В глубине двухэтажный дом, к нему светлая тропинка
ведет через траву, сбоку - тополь развесистый, под ним - песочница с желтым
песком, дети в ней играют. Будто и не Москва это, а деревня... А на лавочке
у песочницы молодая женщина - вяжет свитер, рядом возится паренек лет семи.
И представляешь, четыре года прошло, а она в том же платье, что и на том
снимке. И солнечный свет на неё все так же льется. Тогда в центре Москвы
можно было найти вот такую провинциальную идиллию. Короче, подхожу я к ней,
представляюсь... Она оказалась ещё лучше, чем на фотографии. Каштановые
волосы, черты лица, знаешь, такие точеные и в то же время округлые, пухлые,
что ли. Попробуй соединить нежность и твердость... Глаза огромные, мягкий
такой, бархатный взгляд. Звали её Тоня, и, если честно, она мне
приглянулась.
Она пригласила меня в дом на чашку чая. Заходим в комнату, оглядываюсь
- изо всех углов и щелей нищета смотрит. На окнах - застиранные занавески,
стол с облупленной клеенкой, четыре табуретки, три железные узкие койки
вдоль голых стен...
"Я тоже хочу чай", - попросил малыш.
"Садись за стол, - сказала она и повернулась ко мне. - Это младший.
Его Костей зовут. У меня ещё двое - Юра и Толя. Они сейчас у мамы, здесь
недалеко".
"А тот морячок на снимке..." - начал я.
"Виктор? Муж... Пропал без вести в 1942-м, где-то под Севастополем.
Где - неизвестно, похоронки-то не было. - Она подняла на меня глаза. - А
может, жив?" - В её голосе звучали и сомнение, и надежда.
"Вполне может быть, - поспешно подтвердил я. - Таких случаев сколько
угодно, надо ждать. Может, в плену, или в госпитале..."
"В госпитале? Три года..." - Она вздохнула.
"Мог попасть без сознания, после контузии, бывает, память нарушается,
даже фамилию человек иногда не помнит..." - Я говорил, но в глубине души и
сам не верил своим словам.
"Я и писала, и в военкомате была - никто ничего не знает. Думала,
пенсию за него на ребят дадут... Говорят, не положено".
"Как не положено?" - поразился я.