"СОПЕРНИЦЫ" - читать интересную книгу автора (Кафу Нагаи)16 ПРЕМЬЕРАРовно в назначенное время, в час дня, состоялось открытие сезона в театре «Синтомидза». В первом действии давали сцену «Купание коня» из пьесы «Эхон Тайкоки» и из неё же десятый акт. Это был коронный номер актера Итиямы Дзюдзо, известного в театральном мире под прозвищем Вундеркинд, — он с детских лет неизменно играл роли стариков в стиле школы Микавая. На этот раз всеобщее внимание было привлечено к актеру женского амплуа Сэгаве Исси, который впервые вышел в главной мужской роли, Дзюдзиро. В третьем действии произвольно добавлен был эпизод переправы через озеро Бива, никак не связанный с сюжетом пьесы. На радость зрителям, которых обманывали как малых детей, это был эффектный трюк с кинопроектором. В интермедии показывали «Лисий огонь» из серии историй о почтительных детях. Во втором действии осакский актер Содэдзаки Китимацу блистал в роли торговца бумагой Дзибэя. Зал был полон, несмотря на то, что в день премьеры места в партере и в ложах шли по одной цене, пятьдесят сэн, и все знали, что антракты затянутся, а пьесы будут показаны не в полном виде. К концу первого действия в театральной чайной и у входа в театр висели таблички с объявлением о том, что все билеты распроданы. К тому времени, как удары большого барабана за сценой возвестили приход главных исполнителей, Комаё уже сумела занять одну из гостиных в театральной чайной и одарить троих или четверых знакомых билетеров. Кроме того, она позвала слугу актера Сэгавы, Цунакити, и щедро наградила его, а также дала соответствующие чаевые распорядителю гримерных и служителям, охраняющим вход за сцену, чтобы свободно входить в артистическую к Сэгаве, как это могла бы делать его жена. Ко всему прочему, поскольку Сэгава на этот раз впервые исполнял роль Дзюдзиро, она подбила знакомых со всего квартала Симбаси послать ему в подарок новый занавес, и теперь у неё были свои особые отношения с оформителями сцены. Комаё взяла с собой в театр гейшу Ханаскэ, и они расположились в третьей ложе нижнего яруса восточной стороны. Только что закончилась сцена «Купание коня», и, любуясь успехом, о котором свидетельствовал заполненный зрительный зал, Комаё думала о том, что виновник всего этого не кто иной, как Сэгава Исси. А кто же та женщина, что любит этого великого актера и любима им? Это она, Комаё! Мысли наполняли её такой радостью, что она не могла ни сидеть, ни стоять спокойно. Однако стоило ей задаться вопросом о том, когда же она сможет стать законной супругой Сэгавы, как её немедленно охватывало чувство безнадежности и тоски. — Госпожа, благодарю за ваши заботы… — В дверях показалось покрытое морщинками лицо актера среднего ранга Кикухати, он был давним учеником покойного Кикудзё, отца Исси. Кикухати почтительно стоял на коленях на пороге ложи, выходящей в заполненный снующими людьми коридор. — Мастер только что вернулся к себе в гримерную. — Вот как? Спасибо, простите за доставленные хлопоты… — С этими словами Комаё убрала за пояс свой портсигар. — Хана-тян, говорят, что братец вернулся. Пойдем к нему в гримерную, ладно? Ханаскэ, которая вечно была гейшей из чьей-нибудь свиты, молча и с готовностью поднялась вслед за Комаё. Старый актер Кикухати шел сквозь толпу впереди, он направлялся к занавесу, отгораживающему проход в помещения под сценой, называемые «преисподней». Комаё и Ханаскэ следовали за ним. Их заметил низенький человек в очках и европейском костюме, который двигался гейшам навстречу: — Ба, Комаё-сан! — Ах, господин Ямаи! Ну, как вчера вечером провели время? — Благодарю, вполне… Из той особы вышла гейша хоть куда! — Что за представление вы с ней устроили! Просто так вас сегодня не отпущу, расскажете… — засмеялась Комаё. На самом-то деле Комаё только накануне вечером познакомилась с Ямаи, но поскольку его привел братец Сэгава, она выказывала к нему едва ли не чрезмерную благосклонность и расточала любезности. Для Комаё неважно было, кто перед ней. Если она видела, что это человек близкий к Сэгаве, то изо всех сил старалась проявить любезность, показывая, что ради Сэгавы она готова душу отдать. Она старалась постепенно привлечь сочувствие окружающих, и тогда, как бы далее ни сложились её отношения с Сэгавой, люди не ожидали бы от него ничего иного, кроме женитьбы. Как только Комаё услышала, что Ямаи литератор, она сразу решила, что он мог бы быть полезен ей в качестве союзника больше, чем кто-либо, и, пожалуй, вечер-другой она возьмет на себя труд по крайней мере не дать ему скучать. Комаё была гейшей и жизнь знала плохо, а её собственная логика подсказывала, что, подобно тому как адвокаты специализируются на законах, писатели, поскольку они во всех тонкостях описывают любовь, как раз и являются теми людьми, к которым надо обращаться за помощью в любовных перипетиях. — По правде говоря, я ведь хотел рассказать Сэгаве про вчерашнюю гейшу… — пояснял Ямаи, а сам тем временем спускался вместе с Комаё в закулисные коридоры. Пройдя через помещения под сценой, местами тускло освещенные газовыми светильниками, они вышли к гримерным, здесь премьерная сутолока особенно чувствовалась. Комаё и Ханаскэ схватились за руки, потому что по лестницам в спешке сновали вверх и вниз служители в черном и мужчины с завернутыми и заткнутыми за пояс подолами кимоно. Слева по коридору над раздвижной дверью висела деревянная табличка с надписью: «Сэгава Исси», туда и зашли Комаё с Ханаскэ. В небольшой прихожей размером в три В кимоно из саржи, подхваченном узким, без проклейки, поясом, Сэгава сидел, скрестив ноги, на толстой подушке из пунцового узорчатого шелка и разводил водой белила перед туалетным столиком красного лака. Увидев в зеркале отражение тех, кто вошел, он прежде всего приветствовал Ямаи: — Благодарю за вчерашний вечер. Затем он тактично проявил внимание к Ханаскэ и пригласил её сесть. — Хана-тян, присядь, пожалуйста! — Комаё придвинула к Ханаскэ подушку, а сама нарочно села в сторонке и принесенный Цунакити чай первым делом предложила Ямаи — во всяком пустяке она старалась вести себя как жена актера. Вытирая полотенцем кончики пальцев, которыми только что растирал белила, Сэгава обратился к Ямаи: — Что вы вчера делали после моего ухода? Вы там заночевали? — Нет, вернуться-то я вернулся… Но было уже три часа ночи, — с усмешкой отвечал Ямаи. — Неужели правда? Подозрительно как-то… — Да-да, братец, верно! Судя по тому, что мы видели, такая особа наверняка не отпустила господина Ямаи, правда ведь? — Я надеюсь, что могу не просить извинения, — Ямаи засмеялся, — но она все-таки была странная особа! Удивительные иногда бывают гейши в Симбаси, верно? Ведь она так и не догадалась, что вы актер, Сэгава-сан! — Как? — Комаё широко раскрыла глаза от искреннего изумления. — Ну, ладно… — Сэгава положил на жаровню вынутую изо рта сигарету и, сбросив с плеч кимоно, как ни в чем не бывало, принялся обеими руками наносить жидкие белила на лицо и шею. Присутствующие невольно прекратили разговор и наблюдали за ним в зеркало, причем Комаё смотрела во все глаза, целиком отдавшись этому занятию. — Ямаи-сан, нужно непременно опять куда-нибудь сходить развлечься. — С этими словами Сэгава быстро нарисовал брови и подкрасил губы. Слуга Цунакити, который уже приготовил костюм и мелкий реквизит, только и ожидал, когда Сэгава поднимется с места. Он тут же облачил актера в красивый наряд — Цунакити, готово наконец? — коротко бросил он тоном капризного ребенка и, сунув в рот недокуренную сигарету, встал. В это время ученик служителей сцены, расставлявший в прихожей снятую гостями обувь, вежливо с кем-то поздоровался. Все обернулись, чтобы посмотреть, кто пришел. — Примите поздравления с премьерой. — С этими словами в гримерной появилась красивая женщина в коротком верхнем кимоно стального цвета, волосы её были коротко обрезаны. Комаё вскочила с места, как будто её застали врасплох, и первой из всех присутствующих вежливо поклонилась гостье: — Поздравляю с премьерой! Прошу простить меня за то, что долго не навещала. Женщина, её звали О-Хан, была второй женой покойного актера Кикудзё и приходилась его приемному сыну Сэгаве Исси названой матерью. У О-Хан было овальное лицо с большими глазами и тонким, правильным носом. Хотя волосы её были обрезаны, как у вдовы, на белом гладком и нежном лбе совсем не было видно морщин. Такие черты часто встречаются у красавиц из Киото. Кукольно прекрасному лицу недоставало выразительности. Однако это была столь безупречная красота, что от шеи и до кончиков пальцев ничто не выдавало годы, а отточенное изящество О-Хан позволяло принять эту женщину за вдову придворного аристократа. — Ваши хлопоты неустанны, не жалеете вы себя. — Она приветливо улыбнулась кланяющейся Комаё. — Как вам идет эта прическа! Это, конечно, в «Садоя» делали? Хорошие волосы как ни уложи, все будет к лицу. — О, сплошная докука! — Комаё невольно рассмеялась. — Но с фальшивыми накладками кое-как обхожусь, прилажу так, эдак… Со стороны сцены послышался стук деревянных трещоток. — Пожалуйста, отдыхайте в свое удовольствие, — произнес Сэгава, обратившись к гостям, а сам решительно поднялся с места. Вслед за ним в коридор вышел Цунакити, в руках слуга держал чайную чашку, прикрытую красной лаковой крышечкой. Ямаи со значительным видом посмотрел на Комаё и Ханаскэ. — Пропустить момент, когда великий Сэгава выступит в новой для себя роли было бы непростительно! — Произнеся это как бы про себя, он поднялся. Гейши, воспользовавшись удачным предлогом, наскоро раскланялись с О-Хан и тоже вышли в коридор. Когда вся компания вновь спустилась в «преисподнюю» под сценой, Ханаскэ тихонько спросила Комаё: — Кома-тян, это была матушка господина Сэгавы? — Да. — Красивая и благородная госпожа, верно? Я подумала бы, что это учительница чайной церемонии или цветочных искусств… — Что бы ни случилось, она всегда такая: красива, подтянута, — куда до неё неотесанным дурехам вроде нас с тобой! Вот в этом-то и причина… Заметив, что невольно повысила голос, Комаё обернулась, но в темных коридорах театральной «преисподней» никого не было, только глухо отдавался стук молотков сверху, где плотники монтировали декорации. Видимо, еще не подняли занавес. — …Что бы я ни делала, как ни старалась бы — все напрасно. Он сказал, что в первую очередь не согласится его мать… Так обидно становится, когда об этом думаю… — Еще ничего не решено, а будущая свекровь уже показывает свой характер, да? Ханаскэ привыкла подлаживаться под настроение собеседника, даже если это совсем не шло к делу. В душе она считала, что это Сэгава нечестно ведет себя и виновата вовсе не одна его мать, но даже если бы она это сказала, её едва ли стала бы слушать упоенная своим чувством Комаё. Ханаскэ же знала, что ни к чему обижать людей неосторожными словами, а тем более — навлекать на себя их гнев, и она всегда говорила только то, что было уместно в той или иной ситуации. В данном случае она сказала как раз то, что думала и сама Комаё. Ведь Комаё, словно одержимая, верила, что это приемная мать актера повинна в том, что связь её с Сэгавой, хоть и стала столь прочной (это всем известно), до сих пор ни к чему не привела. Когда эта женщина говорила с ней ласково, с таким видом, будто не обидит и муху, Комаё не могла выдавить из себя ни слова, в порыве раздражения она чувствовала только досаду. — И почему ничто и никогда в этом мире не идет так, как нам хочется! — Комаё украдкой печально вздохнула. Когда они наконец вышли из помещений под сценой, застучали деревянные трещотки — это как раз открывался занавес. Праздничный зрительный зал, который казался совсем иным миром по сравнению с театральной «преисподней», заставил Комаё отвлечься от горьких мыслей, и она быстрыми мелкими шажками засеменила к своей ложе. Не отстававший от неё Ямаи молча без разрешения вошел в ту же самую ложу. В театре, в ресторане или в чайном доме — Ямаи обладал особым искусством липнуть к знакомым и молча проскальзывать вслед за ними куда угодно. Сидя между Комаё и Ханаскэ, Ямаи невозмутимо попыхивал сигаретой «Сикисима» и наблюдал за происходящим на сцене и в зале. |
||
|