"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

"Брат от брата побежит..." - вспомнил Болотов забытые стихи Пушкина.
"Вот и Саша ушел... А Арсений Иванович смеется... Да что это я? Разве
Арсений Иванович не прав? Разве армия скоро не будет наша? Разве Цусима не
откроет солдатам глаза?... Что это со мною?..." - опомнился он и сильно
толкнул скрипучую дверь.
В свинцовых волнах табачного дыма тонули Арсений Иванович, доктор Берг
и неизвестный Болотову молодой человек, товарищ Давид. Вера Андреевна,
высокая, еще не старая женщина с изнуренным, желтым лицом, по-тюремному
торопливо шагала по комнате. Два раза в неделю собирались они для своего
ежедневного партийного дела, и это ежедневное дело казалось им тяжким
бременем управления партией. Как каменщик, роя фундамент, разгружая кирпич и
поднимая ведра с цементом, исполняет скромную и полезную работу строителя,
так и они, долготерпеливо и скромно, камень за камнем, строили партию. Но
как каменщик не властен разрушить дом или недостроить его, а властен в этом
только нанявший его хозяин, так и они были не властны над революцией, и
попытки их руководить ею были всегда и неизменно бессильны.
Когда Болотов окончил доклад о своей заграничной поездке, доктор Берг
сухо изложил важнейшую цель заседания. Товарищ Давид, "военный организатор",
член партии, "работающий" исключительно в войсках, приехал в Петербург
сообщить, что в городе N волнуется пехотный полк, что в полку этом готово
вспыхнуть восстание. Члены местного комитета, и в том числе он, Давид, не
решились что-либо предпринять, не испросив дозволения старших товарищей.
И сейчас же, в накуренной, душной комнате, они перешли к делу, то есть
заговорили о том, следует или нет начинать восстание. Они говорили в
уверенности, что от их разговоров зависит судьба двух тысяч солдат. Они
забывали, что если люди решаются на убийство, на бунт и на смерть, то,
конечно, не потому, что пятеро неизвестных считают это хорошим, полезным и
нужным и что решение этих людей зависит от неисчислимого множества
непредвидимых и случайных причин. Главное же, они забыли, что никто над
чужою жизнью не властен и что люди в минуту смертельной опасности
руководствуются не запретами и приказами, и даже не чувством долга, а своими
тайными, им одним понятными, интересами. И седому Арсению Ивановичу, и
доктору Бергу, и измученной Вере Андреевне, и самому Болотову казалось
естественным и законным, что товарищ Давид, близкий десятку солдат,
приезжает от имени всего полка спросить у них, неизвестных, когда именно
нужно всему полку начать убивать и умирать. И Давиду это тоже казалось
естественным и законным.
Давид, болезненный, тщедушный, с белокурой бородкой, еврей, стоя
посреди комнаты, говорил, заикаясь и в волнении размахивая руками:
- В полку сорок процентов сознательных унтер-офицеров. В каждой роте
кружок. Вся учебная команда наша... Ну... В полку недовольство... Восстание
вполне возможно, а главное, понимаете, главное, солдаты этого требуют...
Пропаганда поставлена с осени... Арестов не было... Полковой командир
зверь... Когда я уезжал, товарищи, представители рот, решили единогласно...
И если вы не позволите, восстание все равно будет... - почти закричал он, не
видя, что этими словами уничтожает всякий смысл разговора.
Доктор Берг, потирая белые тонкие руки, поверх очков посмотрел на него
и небрежно спросил:
- Позвольте узнать, товарищ, сколько в городе гарнизона?
- Что значит гарнизон? - смутился Давид. - Когда я вам говорю...