"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора Князь М. В. Голицын, отнюдь не левый и уж, само собой, не инородец,
писал в своих неопубликованных мемуарах: "Признаться, никто его не пожалел. Он душил всякую самую невинную инициативу общества". В мемуарах Сухотиной-Толстой читаем: "Трудно этому не радоваться". Если ей было трудно не радоваться, то как было не ликовать Борису Савинкову? Нет, не ликовал. Литератор, не раз встречавший Савинкова, резкими штрихами портретировал Бориса Викторовича: сухое каменное лицо, презрительный взгляд; небольшого роста, одет с иголочки; не улыбается, веет безжалостностью. Однако подпольщица, отнюдь к сантиментам не склонная, увидев сокрушителя Плеве, навсегда запомнила мертвенное лицо потрясенного человека. Весь его облик она сравнила с местностью после потопа: и тот, прежний, и не тот, не прежний. Но в седле он удержался. Устремляясь в атаку, не помышляют о келье для скорбящей души. И не озираются в поисках госпитального фургона. Кровавое воскресенье девятьсот пятого года насквозь прожгло Боевую организацию. Народное шествие, осененное ликом Спасителя, торжественно-умиленное хоровым призывом к царю царствующих хранить царя православного, мирное шествие просителей, стекавшееся к Зимнему, было расстреляно, искромсано, разметано, растоптано. Еще и сороковины не справили по невинно убиенным 9-го января, как группа Савинкова изготовилась к удару по династии. Кровь, пролитая на пути к Зимнему дворцу, отозвалась кровью, пролитой близ Николаевского дворца. В Кремле был убит генерал-губернатор Первопрестольной. Бомбист, схваченный тотчас, объявил на первом же допросе: - Я имею честь быть членом Боевой организации партии Сергея Александровича. Я счастлив, что исполнил долг, который лежал на всей России. Следователь по особо важным делам Головня, вероятно, поморщился от этого пылкого: "я счастлив". А может, и не поморщился. В архивном документе московской охранки зеркально отразилась Белокаменная: "Все ликуют". Бомбист, однако, отказался назвать свое имя. То было правило боевиков: покамест установят твое имя, товарищи успеют скрыться. И верно, группа Савинкова не пострадала. Перелистывая архивную связку, некогда хранившуюся в Особом отделе департамента полиции, убеждаешься в энергии розыска. Но лишь в середине марта прилетела депеша из Варшавы: "Убийца великого князя несомненно упоминаемый циркулярами 1902 г. №№ 1907, 5000 и 5530 Иван Платонов Каляев, приятель Бориса Савинкова". Иван Каляев испытывал к Савинкову не просто дружество, а "чувство глубочайшего восторга" - утверждает боевик, вблизи наблюдавший и того, и другого. Восторг этот можно, конечно, отнести на счет натуры Каляева - впечатлительной, чувствующей свежо и сильно; недаром прозвали его "Поэтом". Но ведь и Савинкову надо ж было обладать чертами, решительно несовместными ни с презрительным взглядом, ни с жестокосердием. Каляева удушили на эшафоте. Виселицу сооружали ночью на мрачном каменистом острове, в Шлиссельбургской крепости. На дворе плотничали, в каком-то закутке покуривал палач, а в комендантском доме угощались военные и статские. Барон Медем, генерал, рассказывал "о многих казнях, свидетелем коих он был". (Сценку застолья воссоздал очевидец, прокурор, рукопись которого не опубликована |
|
|