"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

Князь М. В. Голицын, отнюдь не левый и уж, само собой, не инородец,
писал в своих неопубликованных мемуарах: "Признаться, никто его не пожалел.
Он душил всякую самую невинную инициативу общества". В мемуарах
Сухотиной-Толстой читаем: "Трудно этому не радоваться".
Если ей было трудно не радоваться, то как было не ликовать Борису
Савинкову? Нет, не ликовал.
Литератор, не раз встречавший Савинкова, резкими штрихами портретировал
Бориса Викторовича: сухое каменное лицо, презрительный взгляд; небольшого
роста, одет с иголочки; не улыбается, веет безжалостностью. Однако
подпольщица, отнюдь к сантиментам не склонная, увидев сокрушителя Плеве,
навсегда запомнила мертвенное лицо потрясенного человека. Весь его облик она
сравнила с местностью после потопа: и тот, прежний, и не тот, не прежний.
Но в седле он удержался. Устремляясь в атаку, не помышляют о келье для
скорбящей души. И не озираются в поисках госпитального фургона.
Кровавое воскресенье девятьсот пятого года насквозь прожгло Боевую
организацию. Народное шествие, осененное ликом Спасителя,
торжественно-умиленное хоровым призывом к царю царствующих хранить царя
православного, мирное шествие просителей, стекавшееся к Зимнему, было
расстреляно, искромсано, разметано, растоптано.
Еще и сороковины не справили по невинно убиенным 9-го января, как
группа Савинкова изготовилась к удару по династии. Кровь, пролитая на пути к
Зимнему дворцу, отозвалась кровью, пролитой близ Николаевского дворца. В
Кремле был убит генерал-губернатор Первопрестольной.
Бомбист, схваченный тотчас, объявил на первом же допросе:
- Я имею честь быть членом Боевой организации партии
социалистов-революционеров, по приговору которой я убил великого князя
Сергея Александровича. Я счастлив, что исполнил долг, который лежал на всей
России.
Следователь по особо важным делам Головня, вероятно, поморщился от
этого пылкого: "я счастлив". А может, и не поморщился. В архивном документе
московской охранки зеркально отразилась Белокаменная: "Все ликуют".
Бомбист, однако, отказался назвать свое имя. То было правило боевиков:
покамест установят твое имя, товарищи успеют скрыться. И верно, группа
Савинкова не пострадала. Перелистывая архивную связку, некогда хранившуюся в
Особом отделе департамента полиции, убеждаешься в энергии розыска. Но лишь в
середине марта прилетела депеша из Варшавы: "Убийца великого князя
несомненно упоминаемый циркулярами 1902 г. №№ 1907, 5000 и 5530 Иван
Платонов Каляев, приятель Бориса Савинкова".
Иван Каляев испытывал к Савинкову не просто дружество, а "чувство
глубочайшего восторга" - утверждает боевик, вблизи наблюдавший и того, и
другого. Восторг этот можно, конечно, отнести на счет натуры Каляева -
впечатлительной, чувствующей свежо и сильно; недаром прозвали его "Поэтом".
Но ведь и Савинкову надо ж было обладать чертами, решительно несовместными
ни с презрительным взглядом, ни с жестокосердием.
Каляева удушили на эшафоте.
Виселицу сооружали ночью на мрачном каменистом острове, в
Шлиссельбургской крепости. На дворе плотничали, в каком-то закутке покуривал
палач, а в комендантском доме угощались военные и статские. Барон Медем,
генерал, рассказывал "о многих казнях, свидетелем коих он был". (Сценку
застолья воссоздал очевидец, прокурор, рукопись которого не опубликована