"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

по-старому. По-старому, перевертываясь через себя и виляя лохматым хвостом,
подкатился шершавый шоколадно-лиловый Шарик и понюхал Мишины сапоги. Почуяв
Мишу, легавая красно-пегая сука Веста взвизгнула и лизнула его, как всегда,
прямо в губы. Те же горничные: Лукерья и Даша, потупив глаза, поклонились
ему. Та же ключница, Маланья Петровна, в том же синем платке, прошла на
погреб за смородиновою водой. И так же буйно зарастали дорожки репейником,
дикой коноплей и крапивой. И так же пышно распускалась сирень. И так же
вкусен был зеленый крыжовник. И так же мирно в конюшне кони жевали овес.
Двор через околицу выходил в лес. В лесу было тихо и сильно, до духоты,
пахло валежником и смолою. У заросшего мелкой осокой тинистого ручья Миша
присел. Наташа, приминая руками гибкие стебли папоротника, придвинулась к
брату и, заглянув в его счастливое лицо, робко сказала:
- Мы думали, что Саша убит... От него не было писем. Папа все плакал...
- А мама? - с живостью повернулся Миша.
- Мама, ты знаешь, молчит.
- А теперь?
- Теперь получили письмо. Пишет, что в плену...
Слава Богу... - Наташа перекрестилась. - И зачем это люди воюют?...
Миша знал о Цусимском бое. Но он ни разу не вспомнил о брате, о том,
что брата могли убить. Он не огорчился и не обрадовался словам Наташи. В
плену так в плену. Незаметно и постепенно, от товарищей, из брошюр, из
газет, из намеков, из значительных умолчаний, он в свои восемнадцать лет уже
капля по капле впитал то всеобщее равнодушие к русским несчастьям, которое
считалось тогда заслуженным и уместным. "Так им и надо..." - думал он, хотя
не мог бы сказать, кто такие "они" и почему надо, чтобы "они" тонули,
погибали или сдавались в японский плен. Не отвечая Наташе, он спросил:
- А почему мама в черном?
- Мама теперь всегда в черном... Ты знаешь что-нибудь об Андрюше?
- Нет. Ничего.
- Почему он не пишет?
- Не знаю.
Наташа задумалась. Слабо и сухо, нехотя долбил дятел в чаще.
- Послушай, Миша, скажи... Я давно хотела тебя спросить... Миша, скажи,
что он делает там, Андрюша? Где он?... Я знаю, что ему худо... Ему очень
худо... Миша, правда, что он социалист?
Миша молча кивнул головой.
Наташе было семнадцать лет. У нее были голубые глаза, почти льняные
белокурые волосы и длинные узкие руки. Она училась дома: зимою в Москве и
летом у себя в Болотове. О партии она знала только по слухам. Но, сама не
понимая почему, она привыкла считать революционеров самоотверженными и
замечательными людьми. Партия казалась ей тайным монастырем со строго
отшельническим уставом. Ее смущало только одно, - что революционеры убивают,
бросают бомбы и дерутся на баррикадах. И теперь было жутко, что тот самый,
почти чужой ей Андрюша, портрет которого стоял у нее на столе, Андрюша,
высокий, сильный, непонятный мужчина и брат, - революционер, то есть мученик
и убийца. Стало ясно, почему он не пишет. "Если кто приходит ко Мне и не
возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а
притом и всей жизни своей, тот не может быть Моим учеником", - вспомнились
ей слова из любимого евангелиста Луки.
Мише было не жутко, ему было радостно знать, что его брат - член партии