"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу авторавидеть, заметить и пережить? Между тем я пережил в них более новое и,
главное, более влиятельное, чем в университете или в старших классах гимназии в Нижнем. Я не только не встречал потом, но и не могу представить себе большего столкновения света и тьмы, чем какое в эти именно годы (и, вероятно, раньше и позднее потом) происходило именно в этой гимназии. Вся гимназия делилась на две половины, не только резко различные, но и совершенно противоположные, тайно и даже явно враждебные, - совершенной тьмы и яркого, протестующего, насмешливого (в сторону тьмы) света. Прямо из "мамашиного гнездышка" (в Костроме) я попал в это резкое разделение и ощутил его не идейно и "для других", а ощутил плечом, кожею и нервами, для "своей персоны", что такое и тьма, что такое и свет. Воистину для меня это было как бы зрелищем творения мира, когда Бог говорит: "вот - добро", "вот - зло". Боже, такая разница пережить это разделение или только сознать его, какое богатство и преимущество физиологического ощущения над идейным, головным, когда копаешься-копаешься и вот докапываешься до "умозаключения". Здесь чувствует кожа, и все незабвенно! "Управлял" гимназией Вишневский - высокий, несколько припухлый, "с брюшком" и с выпуклым, мясистым, голым лицом генерал. За седые волосы в седой пух около подбородка ученики звали его "Сивым" (без всяких прибавлений), а генералом я его называю потому, что со времени получения им чина "действительного статского советника" никто не смел называть его иначе как "ваше превосходительство" и в третьем лице, заочно, "генерал". Но он был, конечно, статский. Он действительно "управлял" гимназиею, то есть по русскому, нехитрому обыкновению он "кричал" в ней и на нее и вообще делал, сходились к "нему", генералу, и все этого черного угла, где, видимо или невидимо (дома, в канцелярии), стоит его фигура, боялись. Боялись долго; боялись все, пока некоторые (сперва учителя и наш милый, образованный инспектор Ауновский) не стали чуть-чуть, незаметно, про себя, улыбаться. Так чуть-чуть, неуловимо, субъективно. Но как-то без слов, без разговоров, гипнотически и телепатически улыбка передалась и другим. От учительского персонала она передалась в старшие ряды учеников и стала по ярусам спускаться ниже и ко 2-му году моего пребывания здесь захватила вот даже нас, третьеклассников (то есть человек пять в третьем классе). Улыбка разнообразилась по темпераментам и склонностям ума, переходя в сарказм, хохот или угрюмое, желчное отрицание. Всего было, всякие были. Улыбка искала себе опора: она ставила делом чести чтение книг, и никогда я (и мои наблюдаемые товарищи) не читал и не читали столько, сколько тогда в Симбирске читали, списывали, компилировали, спорили и спрашивали. Такой воистину безумной любознательности, как в эти 71-73 годы, я никогда не переживал. "Ничего" и "все". С "ничего" я пришел в Симбирск: и читатель не поверит, и ему невозможно поверить, но сам-то и про себя я твердо знаю, что вышел из него со "всем". Со "всем" в смысле настроений, углов зрения, точек отправления, с зачатками всяческих, всех категорий знаний. Невероятно, но так было. Разумеется, невозможно было самому все это проделать: но, на счастье, я плохо учился, выйдя совершенным "дичком" из мамашиного гнездышка, и для меня взят был "учитель", сын квартирной хозяйки, ученик последнего класса гимназии Николай Алексеевич Николаев. С благоговением пишу его имя теперь на старости лет, хотя уже сам классу к пятому вспоминал о нем не |
|
|