"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

иначе как насмешливо и мысленно с ним споря. Но это пусть. Фаза пройдена. А
пройти ее, я так особенно и чудесно пройти, я мог только с Н. А. Николаевым.
Небольшого роста, светлый-светлый блондин, с пробивающимся пушком,
золотистыми, слегка вьющимися волосами, как я теперь понимаю, он для меня
был "Аполлон и музы". Он сам весь светился любовью к знанию и непрестанно и
много читал. Ну, а я был "подмастерье". "Сапожник" и "мальчик при нем";
самое удобное положение и отношение для настоящей выучки. Клянусь, нет
лучшей школы, как быть просто "мальчиком", "подпаском" и "на посылках" у
настоящего ученого, у Менделеева или Бутлерова. Но мне "настоящий ученый"
был бы непонятен и, следовательно, не нужен или вреден: а вот Николай
Алексеевич Николаев и был то самое, что нужно было и даже что "Бог послал".
Конечно, он взялся за уроки и стал учить меня, как - не помню. Ни одного
урочного занятия не помню. Но он сам, я сказал, непрерывно и много читал, и
я просто стал читать то же, что он: сперва Белинского, затем Писарева,
Бокля, Фохта и проч. Кончив уроки, я шел к его столику и брал из кучки
книжек "что-нибудь неучебное". Понимал я? Не понимал? Ну, конечно, фактов,
сообщений "науки" я не понимал или понимал это в 1/10 доле, но живым, чутким
и (в ту пору) безгранично деятельным умом я схватил самый центр дела; не то,
что писалось авторами этих книг, а что их заставляло все это писать, за что
они боролись, страдали, куда летели. Словом, думаю и вполне уверен (теперь,
в 50 лет), что я схватил суть дела, суть, если хотите, всего русского и
европейского умственного развития, в 14-15 лет, с свежестью и
безграничностью будущего, какая заключена в сути этого возраста! Тем,
которые, читая эти строки, сомнительно качают головою, я скажу: но разве
между мною, 14-летним симбирским гимназистом, и Боклем с его философской
"Историей цивилизации в Англии"[32] было больше разницы, нежели между
"рыбаком" Петром и И. Христом с его "глаголами жизни вечной". И между тем не
первосвященники, не учители фарисеев, не Никодим, а Петр и Иоанн восприняли
слово Христово, полнее всего его уразумели и разнесли всему свету.[33] Вот
почему, не в силах будучи проверить всех "сообщений" Бокля, я в святая
святых души его, ума его, характера его, метода его - того всего, ради чего
Бокль и жил, вошел, может быть, лучше всех европейских читателей и его
переводчика Бестужева-Рюмина. Клянусь, из нас двоих - меня, 14-летнего
мальчика, и Бестужева-Рюмина- Бокль прижал бы к сердцу как "своего" именно
меня! Ибо я был тот же Бокль, только без "арсенала", без его эрудиции. Но
"душа"-то боклевская и потом вот писаревская, фохтовская, Белинского, не
вместе, а порознь и преемственно - в эти безумные два года чтения эта душа
через посредство той изумительной ассимиляции, восприимчивости, какая
свойственна 14-ти годам, - она, эта душа, вошла в меня, росла во мне, жила
во мне!.. Чего же им, как учителям, нужно было еще? Конечно, я был лучший их
ученик в России и в Европе, и говорю это твердо теперь, в 50 лет.
- Да когда же ты дашь мне покой? - выговорил как-то мой уставший
учитель на прогулке или когда мы куда-то шли, может быть, вот на пароходную
пристань, где служил начальником конторы (по письменной части) его отец.
Этот его вопрос я помню: наконец и он утомился, который сам во мне все
пробудил и возбудил милыми, прекрасными, охотными
разговорами-рассуждениями-разъяснениями. Утром ли, встав, я перебегал с
своей постели на его; и вечером опять был под его одеялом. Мать его (моя
хозяйка) была грубая, жесткая, смышленая и почему-то очень меня не любившая
женщина, смеявшаяся над моею заброшенностью, сиротством (без отца и матери)