"Вениамин Росин. И здесь граница...(Документальные повести) " - читать интересную книгу автора

Карацупа внимательно слушал. А когда Кублашвили кончил говорить,
положил тяжелую руку ему на плечо.
- Тянет, говоришь, домой? Что ж, охотно верю... Только помню, зашел
разговор между молодыми пограничниками, где кому хотелось бы служить. Кто
говорил - на Дальнем Востоке, кто - на берегах Прута, кто - на Черноморском
побережье... И каждый на своем стоял. А один коммунист, шахтер и сын
шахтера, разрешил этот спор. Он сказал... - Карацупа свел к переносице
брови.
Кублашвили почувствовал, что кровь бросилась в лицо.
- Да, я тогда сказал: всюду родная земля.
- Именно так, Варлам, ты и сказал... Эти слова врезались мне в память.
Хорошие слова. С большим смыслом. - Карацупа, словно прицеливаясь, прищурил
левый глаз и задумчиво добавил: - И эту, брат, землю надо беречь и охранять
от врагов. А врагов у нас немало. В мире, сам знаешь, неспокойно. И еще
скажу, чувствую в тебе, Варлам, "пограничную косточку". Такие люди нам
нужны, мне будет жалко, если ты расстанешься с границей... Кстати, много у
тебя задержаний после школы?
На какую-то минуту Кублашвили растерялся. Назвать цифру - это, по
существу, ничего не сказать. Что сухая цифра? Разве передаст она всю
сложность службы, когда ты обязан, ничем себя не выдавая, всматриваться,
прислушиваться к шорохам, без слов, без права накурить, согреться у костра.
Когда союзниками твоими становятся туман и темень, метель и дождь.
Не лучше ли рассказать про вьюжную февральскую ночь, ту памятную ночь.
По рыхлому тяжелому снегу шел он впереди поисковой группы. Не все гладко
было в тот раз. Овчарка, распоров где-то лапу, прихрамывала, оставляя за
собой кровавые пятнышки; она часто теряла след и тогда начинала скулить, а
найдя его, снова вела дальше.
Нагнали диверсантов, когда поредел, побелел воздух и из-за леса
неторопливо выполз мутный рассвет. В свист и завывание ветра вплелись
раскатистые автоматные очереди.
Рассказать, как, рассекая тусклое ночное небо, взвиваются, шуршат,
разбрызгивая искры, ракеты; как стреляли в него и стрелял он, ощущая
податливо упругий спусковой крючок; о том, что вначале ему казалось, будто
все пули летят прямо в грудь, и сердце останавливалось, словно его уже не
было; и как страшно, да, он не боится этого слова, страшно, когда пули,
угрожающе взвизгивая, пролетают над тобой; и что не раз вспоминал он добрым
словом старшину заставы, жестко требовавшего, чтобы пограничники брали в
наряд полный боекомплект, потому что патроны в бою дороже хлеба.
Рассказать, что ему фантастически везло: пули свистели так близко, что,
казалось, задевали волосы на голове; продырявили фуражку, шинель, а он
остался жив и невредим.
Рассказать, как бежал за овчаркой по жесткому, колючему жнивью и
почерневшей картофельной ботве. На какой-то миг в сердце закралась
смертельная тоска. Показалось, что он, Кублашвили, остался один на сотни
километров и где-то очень далеко, за тридевять земель, люди, огни, тепло.
Овчарка вела по слежавшейся, нешуршащей листве через осенний лес, голый и
мокрый. Тонкие ветки ольшаника стегали по груди. Луна мутно просвечивала
сквозь рваные тучи. Потом над кустами и деревьями, затопляя все вокруг,
поднялся густой туман. В лощине натолкнулся на заброшенный колодец со
сломанным журавлем. А чуть дальше в полуразвалившемся сарае, под кучей