"Василий Петрович Росляков. Один из нас (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Юдин знал всю мировую литературу. Правда, как выяснилось, знал по
предисловиям и примечаниям. Книг же читал мало. Зато был редким
книголюбом-коллекционером. За короткое время стал близким другом всех
московских букинистов. Коллекционировал он не только книги.
Коллекционировал и людей. Не было такой недели, чтобы он не привел к нам в
комнату какого-нибудь редкого человека. Он приводил этого человека и, не
то хмурясь, не то смущаясь, пряча глаза, бурчал: "Знакомьтесь, хлопцы.
Это - Муня Люмкис, переводит с итальянского, знает наизусть всего Данте".
Приводил угреватого юношу с озерными глазами, который тоже был редким
человеком, увлекался писаниями Ницше, умел читать книги по диагонали и
после этого пересказывать их чуть ли не дословно.
Однажды Толя привел даже старика алкоголика, оказавшегося известным в
свое время имажинистом, другом Есенина. Со всеми этими людьми, как
правило, потом мы не встречались. Забывал про них и сам Юдин. Но с двумя
из них мы все же подружились. Это были нерусские ребята. Один - сухонький
серб с золотым зубом, Самаржич. Другой - испанец, республиканский испанец
Парга-Парада Антонио. Самаржич был в Интернациональной бригаде и сражался
под Мадридом. Антонио Парга-Парада был солдатом Республики и тоже сражался
под Мадридом. Сухонький Самаржич и черный, как вороненок, с лоснящейся от
брильянтина головой и перстеньком на мизинце Антонио с первого разу совсем
не были похожи на ту Испанию.
Я только что прочитал дневники писателя, сражавшегося в Испании. Меня
особенно поразило одно место. Писатель находился с бойцами в обороне,
среди каких-то развалин. Они лежали под артиллерийским обстрелом, и один
снаряд разорвался совсем рядом. Когда писатель пришел в сознание и открыл
глаза, перед ним все было красным. Красное небо, красные развалины. Весь
мир красный. Это на стекла очков брызнула чья-то кровь, и писатель увидел
небо и все вокруг себя через чью-то кровь. Когда Юдин привел сухонького
Самаржича и набрильянтиненного Парга-Парада, я не увидел почти ничего. Но
это с самого начала. А потом Самаржич сказал: "Товарищи (он назвал нас так
официально в домашней обстановке), товарищи, мы не сдались! Мы отступили.
Мы будем еще наступать!"
Глаза его сухо вспыхнули, он переглянулся с Антонио Парга-Парада, тот
разжал зубы и подтвердил. "Самаржич правильно говорит", - сказал он. И я
опять увидел Испанию и все, что там было, через те красные стекла...
- Входи, Марьяна, - сказал Юдин, немного смущаясь, и пропустил
незнакомую девушку. Та вошла с каким-то наигранным вызовом и так же
наигранно (стеснялась, наверно), крикливо поздоровалась. Опять
какой-нибудь редкий человек?
- Здравствуйте, мальчики! А что вы такие грустные? - и глазами
потребовала у Юдина объяснить, что это значит. Но Юдин топтался на месте,
еще больше смущаясь. У Марьяны был надтреснутый, как у сороки, голос. От
нее сразу становилось шумно.
Нет, она ничуть не стеснялась.
- Я, мальчики, всех вас знаю по Толиным рассказам. Вот вы - Витя.
Так? Так. Здравствуйте, Витя. - Она крупно шагнула к столу и пожала Витину
руку, заставив его покраснеть до ушей... Она действительно всех узнала и
каждому потрясла руку.
- Ну, а с Левой мы уже знакомы. - Лева со спасенным Хлебниковым в
руках не то что сиял, а как-то весь лоснился.