"Василий Петрович Росляков. Последняя война (Роман) " - читать интересную книгу автора

про себя: надо держаться этого парня, с ним не пропадешь по-глупому. А
Славка опять удивлялся спасительности немецкого языка. Он еще хорошо
помнил, как из старенькой своей винтовки, в той деревушке, на последнем
своем рубеже, прицельно бил по зеленым фигуркам, перебегавшим по огородной
ботве, чтобы окружить Славкин дот. Он помнил, как выстрелил в поднявшуюся
вполроста фигурку и как та фигурка остановилась в полусогнутой позе,
выронила автомат, схватилась за живот, а потом повалилась головой вперед.
Помнил, как взял на мушку залегшего в ботве немца и, когда нажал на спуск,
вслед за выстрелом как бы услышал мягкий шлепок пули по тому лежавшему
немцу, который больше уже не поднимался. Но тогда было все как надо, как
он и представлял себе, как видел не один раз в кино. Немец, враг,
противник не имел лица, не имел выражения на лице, цвета глаз, уменья
улыбаться, он ничего не говорил, он крался с автоматом на животе, делал
короткие перебежки, залегал и снова поднимался только для того, чтобы
можно было взять его на мушку, чтобы убивать его из всех видов оружия.
Немец, фашист, оккупант - Не человек, он то, что надо было убивать,
другого назначения у него не было. И теперь, когда Славка как бы зашел в
тыл войне, теперь было странно видеть у тех же оккупантов лица, глаза,
улыбку, слышать их человеческий голос - "gut", "карашо", - смотреть, как
они слушают твой школьный язык: "Ich бина, дубина, полено, бревно",
слушают и отвечают на малопонятном, но все же понятном немецком языке.
Тяжело переставлял ноги по глубокому следу и думал всякое такое
Славка. Он представлял себе бесконечно вытянутую на всю страну с севера до
юга изломанную, рваную полосу огня, где по одну сторону, истекая кровью,
отступали наши, а по другую - "gut, gut, карашо" - напролом перли эти
немцы со своими танками, грузовиками, нездешними породистыми мордами за
стеклами иностранных автобусов. И тогда вставало перед ним слово "война",
и шаги его становились не такими бессмысленными, надо было идти.
Откуда он взял, этот рыжий, что сдали Москву? Неужели те танки, те
грузовики, пушки и фуры, тот на мотоцикле дошли уже по Варшавскому шоссе
до Москвы и заняли ее? Это страшно.
...Санный след вывел наконец на большак. Открылось белое поле, за
полем деревня. Остановились. Тот, что шел впереди, имел отважное и
мужественное лицо. Он подошел к Славке:
- Как думаешь дальше?
Славка удивился, почему он обращается к нему, но, подумав, ответил:
- Так идти нельзя.
Поскольку все сходились на том, что надо пробираться к Брянским
лесам, где "наших навалом", решили разойтись по два-три человека, так
легче будет в пути. Одни повернули в деревню, другие пошли большаком.
Славка и Гога свернули на тропинку, пробитую по снегу от деревни к лесу.
Уже вечерело. В лесу с ними поравнялась женщина - молодая, с милым лицом,
доверчивыми умными глазами. Она была в валенках, мужском полушубке и в
белом пуховом платке. Не испугалась, не удивилась, а, обходя Гогу и
Славку, запросто, словно к своим, повернулась лицом и сказала:
- Добрый вечер, товарищи.
- Здравствуйте, - отозвался Славка.
- Здравствуйте, дорогая, - ответил Гога так же естественно, как
обратилась к ним женщина.
Она шла впереди, не отрываясь от них, то и дело поворачивала голову и