"Михаил Рощин. Елка сорок первого года; Таня Боборыкина и парад Победы (Два рассказа из прошлого) " - читать интересную книгу автора

Чтоб вечером флаг был на месте! Всех разбивают на боевые звенья - по
трое, по пятеро, рисуют карту, стрелами намечают маршруты - и вперед!.. За
эти выдумки и игры его обожали, слушались, как настоящие солдаты. Он затевал
костры, викторины, песни, конкурсы.
Но у меня с ним вечные конфликты; я все хочу по-своему, а он -
по-своему, по законам лагерной казенной дисциплины. Например, все с голыми
головами или в панамах, пилотках, а я - в любимой своей серенькой кепочке
набекрень, на левый чуть глаз, как моряки бескозырку. "Сними свою кепку!" -
"Почему? Не сниму!" - "Не почему, а сними!" - "Не сниму!" "Хватит в этой
кепке, кому сказали!" "Кому сказали?" - отвечаю нахально. Или делаем
стенгазету, я выбран в редколлегию, стараюсь. Фима подходит сзади со спины,
смотрит на ватман, который я разрисовываю. Допустим, надо нарисовать, как
водилось в таких газетах, какой отряд на каком месте: отстающий - черепаха,
второй - автомобиль, третий - катер или самолет.
Ф и м а. Э, почему у тебя ракета, а не самолет?
Я. Фима, но ракета же быстрее.
Ф и м а. Ракеты не положено! Переделать!
Я. Переделывать не буду!
Ребята гундосят.
- Фима, так лучше!
Ф и м а. Сделать как надо!
Я.(Голову набок, кепочку еще чуть на глаз). Не буду переделывать!
Швыряю кисточку в стакан и ухожу.
Фима орет - голосище на весь лагерь:
- Вернись, кому сказали!
Еле слышно шепчу, одними губами:
- Хрен тебе!
Когда орут и давят, этого я совсем не люблю.
Вечерами, после отбоя, вожатые собирались в своем домике, где жили
отдельно, видимо, выпивали, слышались оттуда смех, гитара. Фима пел под
гитару незнакомые мне песни, и, прислушиваясь, я думал, что спел бы получше.
Случился однажды странный эпизод. С утра всем лагерем отправились в дальний
поход. Обед дали сухим пайком - в рюкзаках, вода в фляжках, обувь самая
битая, походная, галстуки чтоб у всех - категорически. Шли по трое. Я
пристроился между Таней и Наташей.
Утро было нежаркое, птицы гомонили вовсю. Нам хорошо шлось втроем,
дружно. Но вдруг один преподлый малый, Борька Прыщ, в самом деле с цветущими
по щекам прыщами, давно уже, как я заметил, крутившийся возле Тани,
примчался откуда-то из хвоста колонны, хотел влезть в нашу тройку - мы не
пустили. Тогда он начал носиться кругами, забегать то спереди, то сбоку -
лишь бы что-то сказать Тане или дотронуться до нее. Она один раз его
оттолкнула, другой, потом
Наташа его погнала; нет, он продолжал лезть и настырничать. Убегал
назад, возвращался, совал девочкам какие-то цветы, листья, еловые ветки с
распустившимися зелеными хвостиками. Нарывался, словом. "Ты,
Прыщ, не лезь!" - сказал я ему и раз, и другой. Меня стала забирать
злость, ясно же, что он перед Таней выкобенивается. Я видел, как он глядит
на нее, чувствовал, у него к ней - то же, что и у меня. Вот этого уж нельзя
было стерпеть! Он умчался опять назад, вился там, как оса. Пусть только
вернется, сказал я. Не надо, произнесла