"Михаил Рощин. Елка сорок первого года; Таня Боборыкина и парад Победы (Два рассказа из прошлого) " - читать интересную книгу автора

"Прощай, любимый город!.." или "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат".
Ночью в палате, перед сном, я рассказывал ребятам бесконечные
приключенческие истории. За мною были война, отцовский флот и завод,
бомбежки, две наши эвакуации, полные людей и событий.
Оттолкнувшись от какого-либо подлинного эпизода лазали, например, на
подлодку, стоявшую в доке на ремонте, я ту т же отпускал лодку в море,
уводил ее в бой, сам ловил в перископе немецкий эсминец или транспорт с
войсками, сам чудесным образом выпускал торпеды, - рассказа хватало до
полуночи, а с утра ребята стаей валили за мной, рассаживались под
какими-нибудь кустами и жадно слушали продолжение, обраставшее с каждой
минутой все новыми и новыми эпизодами и деталями.
Я был объят подлинным вдохновением. Лагерь вообще возбуждал меня,
заставлял действовать. Мы учились в уродской мужской школе, без девочек, а
здесь со всех сторон мелькали лица девчонок, косы, челки, голые руки и
коленки, сбитые и вымазанные зеленкой. Я всех любил, мне все нравились, и
меня любили и отличали, но более всех нужна была Таня Боборыкина, с ее
глазами, локонами, голенастой фигурой.
Красивая, высокая, светлоголовая, в красном шелковом галстуке, который
розовым отсветом снизу озарял ее лицо, - ах, как она была мила мне! Она
дружила с Наташей Ивановой, та на год постарше, но я быстро нашел с ней
контакт: мне надо было с кем-то говорить про
Таню, все про нее узнавать. После ужина, в свободный час, мы стали
гулять с Наташей вдоль речки, по высокому берегу, или по кромке леса и
разговаривали, разговаривали. Потом гуляли втроем, Наташа звала
Таню. С Наташей мы болтали о разных прочитанных книжках, о кино.
Когда появилась Таня, я умолкал намертво, не знал, как и что говорить.
Она молчала тоже. Мы ходили над речкой, где квакали лягушки и плескала
вечерняя рыба. Вдали догорали закаты, стояли пузырями окрашенные огнем
облака. Время утекало вместе с водой, того гляди задудит Пашка на вечернюю
линейку, а я дурацки молчу. Чувствую себя совсем не первым и смелым, а
младшим и малым мальчишкой рядом с двумя старшими девочками. Я только
взглядываю на нее сбоку и знаю, как ужасно люблю ее, как она мне нравится.
Отчего нет у меня умения говорить с ними, быть интересным? Отчего не смею
сказать, что чувствую? Ах, Таня Боборыкина, наши тринадцать лет! Но было
счастье, мы идем рядом, она так близко, и любовь к ней, я уж знал, что
любовь, распирает мне душу. Я мог бы написать ей какую-нибудь дурацкую
записку, как все в ту пору писали: хочет ли она со мной дружить? Я не хотел,
как все, я уже знал, что слово "дружить" сюда не подходит, дружить со
школьным другом, Вовкой, с другими ребятами и девочками - это одно, но для
Тани Боборыкиной это не годится: какое "дружить", когда я люблю ее больше
всех на свете!
Я только рвался быть первым, самым отличимым, лучшим, но на самом деле
первее первых и главнее был Фима, наш старший пионервожатый.
Уже студент, не мальчик, высокий кудрявый еврей, быстрый, полный
энергии, выдумщик и весельчак. Он был главный, первый. Придумал, например,
военную игру - утром, когда весь лагерь на линейке, показывает: смотрите, на
мачте болтаются только два обрезка от веревки, флага нет, украли или другой
лагерь, или деревенские. А знаете, что бывает на войне, если полк потеряет
флаг, знамя? Конец всем, расформирование. Знаете?.. Знаем!.. Ну тогда в бой,
в поход!