"Е.П.Ростопчина. Чины и деньги " - читать интересную книгу автора

щегольской утренней шляпке означали аристократку модного света. Правда,
зоркий взор праздной наблюдательницы мог бы и тут заметить нераденье, но
это было нераденье в другом роде: дама в черном собрала все, что у нее
было траурного, но не заботясь о том, чтобы ее траур отвечал требованиям
щегольства; дама в малиновом надела, что ей подали и что она носила
запросто.
Она была рассеяна, когда одевалась, или же слишком занята своими
думами. Ее черты были правильны, привлекательны, благородны, но так
измучены страданием и усталостью жизни, она была так худа, так бледна, что
ее молодость делалась загадочною. Ее глаза были черные и большие, но без
огня, без жизни, без взгляда.
Она слушала божественную службу с алчным и нетерпеливым вниманием; во
время пения она плакала долго и горько, но ее слезы не струились, а
засыхали на воспаленных веках; нервное трепетание овладевало ею; рыдания
волновали ее грудь: то были рыдания сухие, судорожные. Ее горесть была
горесть смутная, полная истомы и ожесточения, не умягченная ни
покорностью, ни душевным миром. Пылкость нрава и живость страстей резко
означались во всем ее существе, она не просила ни отрады, ни подкрепления,
ни надежды - нет! она оплакивала земное, она чувствовала по-земному! И не
одно горе иссушило ее: это горе походило на раскаяние. Женщина в трауре
казалась испытанною и примиренною; нарядная женщина казалась сокрушенною,
но мятежною.
Обедня отошла, началась панихида, и при торжественном "Со святыми
упокой" священники, клирос, монахи и все предстоящие, со свечами и
символическою кутьею, пошли на могилу Вадима.
Дама в черном медленно и тихо приблизилась к надгробному кресту и
опустилась на колена подле него. Дама в малиновом плаще как исступленная
поверглась ниц на холодный камень.
Обе они продолжали плакать и молиться по окончании панихиды, когда
церковный причт удалился. Мерзлый иней леденил их слезы, - когда шум карет
вывел их из горестного забвения; обе встали почти вместе и впервые
заметили друг друга. Их взоры быстро встретились в любопытном вопросе, со
всею проницательностью женской сметливости. Обе остановились. Удивление и
недоумение отразились на лицах их. Себялюбивая ревность глубокой
привязанности зажглась в их глазах. Ревнуя за могилу, каждая была готова
присвоить ее себе и спросить, по какому праву другая к ней приближилась.
Каждая с недоверием ждала, чтоб другая удалилась. Они стояли неподвижны.
- Екатерина Николаевна, матушка, пожалуйте, пора нам! - произнес
дряблый голос старика слуги.
- Карета баронессы Гохберг! - громко крикнул лакей в богатой ливрее.
У обеих сердца забились, у обеих вырвался знак сильного изумления. Одну
минуту Вера колебалась, не подойти ли ей к сестре Вадима? Сочувствие общей
утраты влекло ее, но голосукоритель восстал в ее сердце - она зарыдала,
она пошла с поникшею головою. Екатерина с ужасом посмотрела ей вслед и
отступила к памятнику, как будто прося его защиты. Ее увела компаньонка.
За оградой монастыря кареты разъехались.
Их путь был так же различен, как участь и чувства увозимых ими.
Екатерина Свирская приезжала в Москву посетить последнее жилище брата,
обожаемого и во гробе; но дела задержали ее, и она принуждена была пробыть
еще несколько месяцев в городе, где все было ей ненавистно, потому что все