"Е.П.Ростопчина. Чины и деньги " - читать интересную книгу автора

напевом умилительные стихири смерти, между тем как диакон звучным басом
провозглашал:
- Упокой, господи, душу усопшего раба твоего Вадима!
Накануне от двух разных домов и в разное время прислали просить об
отправлении обедни с панихидою по Вадиме Свирском, погребенном в ограде
монастыря. Посланные умолчали имена своих господ. Заботливый казначей
боялся, чтобы из этого двойного заказа не вышло неприятностей, которые ему
трудно было бы отвратить.
Длинная церковь была почти пуста. Против придела, в котором совершалось
богослужение, у ближнего простенка, стояли две дамы, обе в черном. Одна,
пожилая, всею наружностью своею выказывала, что она - так называемая
компаньонка, то есть что обстоятельства и недостаток принудили ее под
старость лет есть чужой хлеб и жить по чужой воле. Она стояла не позади
своей спутницы, не рядом с нею, а как-то косвенно, и смотрела на нее с
подобострастием, крестилась вслед за нею, творила земные поклоны, когда та
тихо наклоняла голову, и следовала взорами за ее глазами. Что-то унылое
поражало в этом бедном существе, тем более что ее черты не изобличали
чувств низких, а только покорность беззащитности. Она была жалка на вид,
но, к счастью, рассмотрев ту, которую она сопровождала, можно было
поручиться, что она не жалка в действительности и что ее участь в руках
добротворительных и кротких.
Дама, подле нее стоявшая, казалась лет около двадцати семи и была бы
вовсе не замечательна, если бы ее лицо не оттенялось двумя господствующими
выражениями: привычкой тихой скорби и ангельским смирением. Весь ее наряд
свидетельствовал о совершенном нерадении: ее платье обвисло и прилипло
около стана, шляпка была оставленного всеми фасона; старинная турецкая
шаль неловко закутывала ее, и вся ее наружность соответствовала такому
пренебрежению. Больно было смотреть на нее; разочарование и пустота жизни
отпечатались на ней; очевидно было, что она, добровольно или нет,
отказалась от всех прелестей молодости, от драгоценнейших прав женщины:
права нравиться и права быть любимою. Но когда она возводила глаза к небу,
сожаление к ней умолкало и сменялось уважением, потому что спокойствие и
благодать разливались во всех ее чертах и она забывала утраты земные,
наслаждаясь надеждою обресть вознаграждение в небесах.
При этих дамах находился старик слуга, без ливреи; он всю обедню
простоял на коленях, громко рыдал и вслух повторял молитвы. Нищие,
наполнявшие паперть, заметили, что когда он высаживал барынь из ветхой
кареты, то не умел ни растворить дверец, ни разложить подножки и чуть было
не уронил старшей из барынь, стараясь поддержать ее. Вероятно, он не
привык стоять за каретою и в этот день исполнял не свою должность.
Вероятно, его взяли только ради его усердия; статься может, не хотели,
чтобы другой был равнодушным свидетелем печальных обрядов. Истинная
горесть любит окружать себя одними теми, кто ее понимает.
Поодаль от этой группы, столь соответствовавшей случаю и месту, в
крайнем углу церкви стояла еще другая женщина, представлявшая разительную
противоположность двум первым. Эта приехала в богатом экипаже, с
позолоченным гербом; ее сопровождал широкоплечий лакей, обшитый золотым
позументом, одетый в блестящую ливрею. Эта дама во многих возбудила бы
зависть своими нарядами, если бы тут было кому заняться ее нарядом.
Малиновый шелковый плащ на пушистом собольем меху, блондовый вуаль на