"Филипп Рот. Профессор желания" - читать интересную книгу автора

Описанные события происходят летом, когда я недолгое время нахожусь под
колдовским обаянием этого барабанщика-искусителя. Потом наступает Йом Кипур,
и Братаски уезжает. И какая мне польза от всего того, чему он меня научил?
Все наши -овичи, -берги и -штейны в одночасье разъезжаются по местам, не
менее далеким для меня, чем Вавилон - в висячие сады, носящие название
Пэлэм, Куинз, Хакенсак. Аборигены засуетились, принялись возделывать землю,
доить коров, открывать магазинчики и работать, не покладая рук, во славу
округа и штата. Я - один из двух еврейских детей в нашем классе из двадцати
пяти учеников. Понимание законов и психологии общества (свойственное мне не
меньше, чем восприимчивость ко всему возбуждающему, яркому, эксцентричному),
приводит меня к осознанию того, что, как ни велик соблазн показать этим
провинциалам несколько остроумных штучек Герберта, ничто не поможет мне
выделиться среди школьных товарищей, кроме оценок. Все остальное, как я
понимаю, и, притом, безо всякой подсказки со стороны отца, никуда меня не
приведет. А никуда - не совсем то место, куда я хотел бы прийти.
Поэтому, как пай-мальчик, я "плыву" по волнам снежных сугробов почти
три километра вниз по нашей горной дороге, к школе, где провожу зимы в
попытке выделиться. И это в то время, как далеко на юге, в величайшем из
городов, где дозволено все, Герберт (в течение недели он помогает дяде
продавать линолеум, а по уик-эндам играет и латиноамериканском джазе)
работает над своими последними клозетными впечатлениями. Он пишет о своих
достижениях в письме, которое я прячу в застегивающийся задний карман
бриджей и перечитываю при всяком удобном случае. Кажется, не считая
поздравительных открыток с днем рождения, это единственное почтовое
отправление, которое я когда-нибудь получил. Конечно, я до смерти боюсь, что
если провалюсь под лед, катаясь на коньках, или сломаю себе шею, катаясь на
салазках, кто-нибудь из моих школьных товарищей найдет конверт с печатью
"Бруклин, Н.Й.", и все они, окружив мой труп, сунут в это письмо свои носы.
Мои родители будут навеки опозорены. "Венгерский королевский отель" потеряет
свое доброе имя и обанкротится. Наверное, меня не разрешат похоронить внутри
кладбищенской ограды со всеми другими евреями. И все из-за того, что Герберт
осмелился написать на листке бумаги и потом отправить по почте девятилетнему
ребенку, которого все вокруг (и он в том числе) считают непорочным. Неужели
Братаски не понимает, как люди чувствительны к таким вещам? Он что, не
знает, что одним только фактом посылки такого письма уже, вероятно, нарушает
закон и превращает меня в сообщника? Но если это так, почему я упорно ношу
этот обвинительный документ целый день с собой? Он лежит у меня в кармане,
даже когда я участвую в еженедельном конкурсе на лучшее правописание,
сражаясь за первое место с другой финалисткой, кудрявой единоверкой, будущей
концертной пианисткой, блестящей Маделейн Левин. Письмо лежит в кармане моей
пижамы ночью, дожидаясь того момента, когда я, укрытый с головой простыней,
прочту его, посветив себе фонариком, а потом усну, прижимая письмо к сердцу.
"Сейчас я приступил к изучению звука, который возникает, когда тянешь
туалетную бумагу с ролика. Это даст мне полный шмеер, малыш. Герберт Л.
Братаски, единственный в мире, может теперь имитировать звук вытекающей
воды, звуки при оправлении, поносе - и даже отрыве туалетной бумаги.
Останется одолеть еще только одну высоту - звук при вытирании!"
К тому времени, как мне исполняется восемнадцать и я становлюсь
первокурсником сиракузского университета, я почти сравниваюсь в таланте
имитации с моим наставником. С той разницей, что вместо имитаций а-ля