"Лилиана Розанова. Две истории из жизни изобретателя Евгения Баранцева (сб. "Фантастика, 1967")" - читать интересную книгу автора

с монограммой и говорила им:
- Поздравляю вас! У нас было девятнадцать человек на место, но ваш
мальчик выдержал такой конкурс. У него удивительная способность
проникаться самим духом произведения. Посмотрим, посмотрим... Может быть,
он станет Музыкантом с большой буквы.
- А я - то думал, что он станет инженером, - рассеянно улыбался Нёмкин
папа, - в наш век, знаете... Но, конечно, если проникается духом...
- ... Изюмова-а! - вдруг заорал кто-то над моим ухом так, что я
вздрогнул.
- Изюмова! Изюмова!.. - кричали со всех сторон, и крики тонули в
овациях.
Немка, совершенно взрослый, сегодняшний Немка, вышел из-за кулис и
поднялся к дирижерскому пульту. У него был растерзанный вид: манишка
потемнела, и воротничок съехал набок. Отскочивший черный бантик он держал
в руке и прижимал эту руку к сердцу. Он был совершенно счастлив; я ни разу
не видел Немку таким измученно-счастливым.
А по обе стороны от него стояли взволнованные скрипачи и неслышно били
смычками по струнам своих скрипок.
Все исчезло и смолкло разом, как появилось. В полной темноте мы
услышали щелчок - потом я понял, что это Баранцев перекинул тумблер вправо.
- Спой, Сёма, нам песню, какую хочешь, - сказала Женщина, у рояля.
Немка повеселел, набрал воздуху и грянул:
Когда я на почте служил ямщиком, Был молод, имел я силенку...
Лицо Женщины заполнило поле зрения, глаза ее были закрыты, но что-то
мучило ее, какое-то неуловимое воспоминание: вздрагивали брови, и морщины
сходились на переносье.
Сначала я в деле не чуял беду, Потом полюбил не на шутку...
Мы увидели человека, сидевшего на корточках перед чемоданом. Это был
тучный, немолодой мужчина, и сидеть на корточках было ему непривычно.
Оставаться с тобой хоть на день, хоть на час, - говорил он с
придыханием, судорожно уминая в чемодане рубашки, - это самоубийство...
Самоубийство!
Женщина слушала его, прижавшись к стене; нечетко мелькнул силуэт ее
большой, полной фигуры.
- Самоубийство для всего! - говорил он, захлопывая крышку и клацая
замками.
- Для меня как личности, для моего творчества, для всего, что я еще
могу сделать в отпущенные мне годы!
- И это говоришь ты! Мне!.. - простонала Женщина.
- Я! Тебе! Лучше поздно! - с силой сказал он, распрямляясь и потирая
затекшие ноги.
- Ты снова станешь ничтожеством, - отчеканила она. - Что ты сможешь без
меня? Ты станешь пустым местом. Кто вообще тебя сделал?
- Замолчи! Я глохну! - крикнул он. - И еще радио это орет, черт бы его
брал!
- Пусть! - тоже заорала она. - Уходи! Пусть поет радио!
Под снегом же, братцы, лежала она.
Закрылися карие очи!
Ах, дайте же, дайте скорее вина.
Рассказывать больше нет мочи.