"Александр Рубан. Витающий в облаках (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

Альбом с фотографиями баба Моня хранила на верхней полке старого,
изъеденного древесным жучком шкафа, который назывался "гардероп" и лазить в
который Люсе было категорически запрещено. Потому что однажды она полезла.
И нечаянно уронила плоскую деревянную шкатулку. На дне шкатулки лежало
прямоугольное стекло с картинкой, которое только немножко разбилось, и
сухая апельсиновая корочка, а больше в ней ничего не было. Корочка пахла,
как Новый Год, но едва заметно, и, если её несколько раз лизнуть, была
горькой.
Шкатулку Люся закрыла и поставила обратно на полку, а корочку решила
положить потом. Лучше бы она её сразу положила, тогда баба Моня ничего бы и
не заметила. А так заметила, молча забрала у Люси корочку и достала
шкатулку. И очень расстроилась, увидев, что стекло с картинкой немножко
разбито.
Ругать внучку баба Моня не стала, только строго-настрого запретила ей
лазить в "гардероп"; а стекло (Люся потом узнала, что оно называется
"фотопластинка") отнесла на следующий день фотографу дяде Косте. Когда-то
бабушка работала с ним в одной фотографии, пока не ушла на пенсию, а потом
дядя Костя по старой дружбе бесплатно фотографировал Люсю, когда мама
привозила её на лето в Старобельск.
Через несколько дней дядя Костя принёс две новые карточки. Одну баба
Моня поместила в альбом, туда, где были самые старые снимки, а вторую
послала папе в Северодонецк. Фотопластинку дядя Костя тоже принёс и сказал,
что зря баба Моня ждала, пока она разобьётся, надо было давно эту
фотографию напечатать и отдать в музей, потому что это исторический
документ, а теперь её никакая ретушь не вытянет. Баба Моня нахмурилась и
стала выговаривать дяде Косте, что он ещё молодой и жизни не знает, что
всего десять лет назад этот снимок не то что в музей, а вообще никому
нельзя было показывать. Тогда дядя Костя засмеялся и сказал, что за десять
лет многое изменилось и то ли ещё будет. Вот именно, ответила баба Моня,
ещё неизвестно, что будет и как оно обернётся, бумаги-то Петенька ещё в
прошлом году в Москву отослал, а ответа до сих пор нет...
Петенькой баба Моня называла Люсиного папу, Петра Никитича
Ковальского, а про бумаги Люся подробно узнала только через несколько лет,
когда её приняли в пионеры. Ответ из Москвы (который, оказывается, пришёл
довольно быстро - всего через тринадцать месяцев, - но баба Моня его так и
не дождалась) был очень короткий - меньше, чем в полстранички. В нём
говорилось, что папин отец, Никита Лукич Бессонов, арестованный по
обвинению в диверсионно-террористической деятельности и умерший в
заключении, после вторичного рассмотрения его дела в мае 1964 года
полностью оправдан, а дело прекращено производством за отсутствием события
преступления. Значит, когда Люся нечаянно разбила старую фотопластинку, её
дедушка, Никита-Бес, уже не был преступником, и зря баба Моня так
волновалась и ругала дядю Костю-фотографа... Папа показал Люсе не только
ответ из Москвы, но и единственную сохранившуюся фотографию дедушки - ту
самую, сделанную с разбитой пластинки. Он не знал, что это Люся разбила её,
и очень жалел, что фотографию нельзя увеличить: две прямые чёрные трещины
были слишком заметны на снимке и всё портили.
Люся догадывалась, почему папе хочется увеличить эту фотографию:
дедушка был здесь очень похож на него, но гораздо моложе и мужественней.
Баба Моня говорила, что Никита-Бес был знатный рубака и просто удивительно,