"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

теперь, - тут я запнулся, - я пришью тебя с трех шагов и не охну. У меня в
подчинении штрафная рота, так там одни уголовники и такие крысы, как ты.
Ротный мне звонит иногда и говорит: "Приходи, лейтенант, выпьем водки и
расстреляем кого-нибудь из этих тыловых вшей". У нас право расстреливать
штрафников без суда и следствия. И я привык расстреливать.
Я приостановился. Он молчал.
По твоему носу и пузу видно, что ты еще своих детей пока не жрал, если
они у тебя есть вообще. Пьешь и шастаешь по нашим бабам, сука, по нашим
женам здесь. Попался бы ты мне .. . Но х ... с тобой, стрелять сегодня тебя
не буду, а подам рапорт горвоенкому и напишу в ставку Главнокомандующему и в
газету "Красная звезда" о том, что зажрался здесь, каналья, оскорбил
фронтового офицера, и тебя, хорька вонючего, нужно прислать на передовую для
просветления мозгов, и не интендантом каким-нибудь, а строевым. Роту бы я
тебе не доверил, конечно, но там научат.
Чего вы раскипятились, как паровоз, - сказал он,- если вам очень нужно,
могу продлить отпуск. Отдыхайте! А то могу и вызвать наряд для усиления и
прикажу вас разоружить,- немного приосанившись, поправился он.
Ты лучше прикажи своей заднице закрыться, - сказал я, - а то наложишь
кучу сейчас в свои панталоны.
А шо таке панталоны?
Это исподние штаны, в которых ходят все проститутки.
Ну! Ну... поосторожней в выраженьях, пожалуйста, - совсем скисшим тоном
протянул он.
Вот так! Пожалуйста! Научился вежливо разговаривать? Пиши отпуск! А
впрочем, х... с тобой, подавись этим отпуском. Я и так уеду, когда захочу.
Можешь прислать ко мне патруль - улица Ленина, двенадцать. Только не
советую. Вдруг попадешь в мою штрафную роту. Такую сделаю тебе клизму - в
воспитательных целях - ахнешь и всю оставшуюся жизнь будешь смотреться в
зеркало спиной.
Я ушел, изредка вздрагивая от отвращения.
Начали пролетать дни, оставшиеся от дороги. Все надуманное, читанное и
надеянное пришло не сахаром, не шоколадом, пришло горькой травушкой. Правда!
Все не окоп, не землянка, не лежневка под окном. Пришли затишье в стрельбе и
тревожный покой. Как известно, теща не может быть красивой, но Цыганков был
еще менее красив. Трудными были мысли о возврате. Из тюрьмы и войны лучше
отпуска не брать. Издали виднее весь холод, страх и мрак. Так и было. Но я
решил уезжать до срока. Мог бы побыть еще два дня и списать их на дорогу,
беда была в том, что теща меня "занадто", как говорят в Польше, хорошо
кормила, и запасы моего кофра таяли, как снежинка на руке влюбленного.
Появилась опасность нулевого варианта. И я отъехал. А как хорошо было гулять
с Лялей по двору и по улице, и на базар мы с нею ходили, и на Волгу. До сих
пор у меня дочки не было, но утром я ее прижал голенькую к себе ... и узнал.
Что есть дитя. Твое родное дитя. Мамы начинают любить тоже, думаю, после
этого. Очень хорошо давать свою грудь своему мальчику. Но груди нет, и
мальчика нет, и от девочки уезжаю.
Что происходит с Ирочкой? Она не уговаривает задержаться, не просит
побыть еще. Ведь побудь я еще два дня здесь - буду два дня живым. А там? Там
могут разбомбить поезд, может бомба, может снаряд, может мина, а может
просто свистнуть дурная пулька, и все. И красная звездочка на фанерке (номер
жетона 3457652 или другой), это значит - Левка Рубинштейн.