"Вениамин Семенович Рудов. Черная Ганьча " - читать интересную книгу автора

теребила пряжку пояса на своем платье. Он видел ее нервные пальцы, и ему
захотелось взять их в свою ладонь, легонько сжать...
- Вам хочется, чтобы я снова приехал?..
Через три месяца они поженились...


13

Суров шагал вдоль вспаханной контрольной полосы и пробовал выбросить
мысли о Вере из головы, как поступал всегда, когда не хотел думать о ней.
Раньше ему это удавалось: стоило пожелать, и он без особых усилий
переключался на другое. Благо, работы хватало.
Перед рассветом налетел ветерок - несильный, по-августовски прохладный,
принес запахи хвои, перестоявшегося клевера и моря. Почудилось, будто не
сосны, а море шумит, посылая волну за волной на усыпанный галькой пологий
берег. Двигаясь от наряда к наряду, Суров слышал шепоток заплутавшего ветра
и шум морского прибоя.
Море он, конечно, придумал. И с горечью усмехнулся: откуда быть ему
среди белорусских лесов, раскинувшихся вокруг на многие километры! Море -
там, на юге, где Вера с Мишкой...
О жене думал без злости и без особой печали. Первые полгода накатывала
тоска, особенно в дни, когда приходили письма. Вера писала часто и много,
настаивала на демобилизации, звала к себе. Он отвечал ей реже, чем она
писала ему, отвечал скупо. О демобилизации не могло быть и речи. Теперь
письма приходили раз в месяц, короткие и сухие, - все о Мишке. Вера писала,
что сын плохо переносит жару, похудел и просится на заставу. А в конце
Мишкиной рукой нацарапано: "Папчка прыжай".
Суров передвинул на бок сползший к животу пистолет и зашагал быстрее.
Занималось августовское утро. Край дозорной дороги вдоль контрольной полосы
зарос высокой травой. Сегодня же нужно обкосить траву, навести здесь
порядок. Он с удивлением отметил про себя, как быстро вымахала трава, почти
в пояс. Ведь совсем недавно прокашивали.
Было тихо - ветерок унесся. На границе стояла густая, почти плотная
тишина, какая устанавливается перед восходом солнца, когда одни лишь
жаворонки поднимаются в небо и оттуда серебряным колокольчиком звенит их
песня.
Суров любил эти минуты тишины. И сам не мог объяснить, чем они пленяют
его. Перед восходом в лес уползают последние тени, и, кажется, слышишь их
крадущиеся шаги. На вспаханной полосе виден каждый след. Вот пробежала
мышь-полевка. Чуть заметное кружево ее лапок пересекло полосу по диагонали,
повернуло назад и на середине исчезло: здесь полевку, не касаясь земли,
накрыла сова. Чуть поодаль наследил разжиревший крот-слепыш: прогулялся
немного и нырнул обратно в нору, видать, не понравилась мягкая как пух земля
под ногами.
За поворотом, у горелого дуба, Суров остановился: дикие свиньи испахали
полосу безобразными черными воронками. Сладу нет с этими тварями, редкий
день обходится без того, чтобы не приходилось после них боронить полосу. И
еще заметил Суров подгнивший столбик на кладке через ручей, столбик придется
менять, а заодно уж и доски.
Тропа поднималась на бугор, его вершина, будто подкрашенная, светилась