"Рэй Рассел. Бежавшие влюбленные" - читать интересную книгу автора

действенным способом. Вот так. Кляпы и повязки на глазах - разве это не
действеннейшие способы? И более простые, чем щипцы и раскаленные прутья.
Наш глупый тюремщик просто дал волю фантазии, беззаконно истолковывая
приказания твоего мужа. А эти приказания, точно исполненные, окажутся не
страшнее, чем удары линейкой по ладошкам ребенка. Поверь, моя острая на
язык цыпочка: страх - лишь призрак, родящийся из воздуха, за ним не стоит
ничего, кроме пустоты. Не мучайся долее, утри глазки. Неделя посыпания
главы пеплом во власянице, и с нами окончательно разделаются: отпустят
наши грехи, помилуют нас и самым великодушным образом отпустят на все
четыре стороны.
В его словах была логика, и она чуть-чуть успокоилась.
- Молю Бога, чтобы ты оказался прав, - сказала она.
- Положись на меня, - ответил он. - Твой муж не допустит, чтобы нас
пытали или убили.
Чуть позже тюремщик, этот добросердечный малый, вернулся, одарил их
бодрящей улыбкой и сел поблизости от них, чтобы съесть миску овсянки, свой
скудный ужин. Хлюпанье и причмокивание он перемежал добродушной болтовней.
- Его светлость герцог говорит, что нехорошо держать вас в неведении о
том, чего вам ждать вскорости. Все должно быть честно-благородно, говорит
его светлость. Он же не жестокий человек, не какой-то там тиран, вроде
некоторых, каким мне доводилось служить. Не дьявол в человечьем обличий,
который позволил бы бедным овечкам вроде вас опасаться самого худшего из
худшего, то есть неизвестно чего. Куда лучше для них, говорит он, знать,
что их ожидает, и в словах этих истина и мудрость, клянусь собственными
гвоздями Христа, вы уж простите, госпожа, что я выражаюсь. А потому,
любезный, пойди, говорит он мне, пойди к ним опять и расскажи им обоим все
до единого, что с ними будут делать - семь раз за семь дней, и не скупись
на подробности, говорит он, ибо для них благо знать побольше, чтобы они
боялись поменьше и в спокойствии сердечном предали души свои Небесам. Да,
хороший он человек, истый праведник, его светлость-то.
Утерев губы и отставив отполированную до блеска миску, доброжелательный
тюремщик продолжал:
- Ну так завтра - первый день из семи, верно? А потому на заре, когда,
надеюсь, вы сладко выспитесь, вот чего сделают с вами обоими...
Когда он поведал им о Первом Дне, они побелели. Когда он поведал им о
Втором Дне, они застонали. Когда он поведал им о Третьем Дне, они
разразились проклятиями. Когда он поведал им о Четвертом Дне, они
зарыдали. Когда он поведал им о Пятом Дне, они закричали. Когда он поведал
им о Шестом Дне, у них началась рвота. Когда он поведал им о Седьмом и
Заключительном Дне, на что у него ушло минут двадцать, они потеряли
сознание, не дослушав, и ему пришлось привести их в чувство, окатив
холодной водой, чтобы все-таки договорить.
- Вот, значит, и все, - улыбнулся он, - а потом никаких там языческих
измывательств над останками, а приличные похороны, христианское погребение
для обоих. Так сказал его светлость. Ну, так доброй ночи вам, госпожа, и
вам, благородный юноша. Сладких снов.
Напевая песенку, он покинул темницу, зловеще лязгнув железной дверью.
Юноша, обезумев от отчаяния, тряс прутья своей клетки, бил по ним
кулаками, царапал замок, пока не искровенил пальцы. Наконец он сполз на
пол - стонущий, дрожащий комок плоти.