"Жан-Жак Руссо. Юлия, или Новая Элоиза" - читать интересную книгу автора

ПИСЬМО XXIX

К Кларе от Юлии

Оставайся, ах, оставайся дома и никогда не приезжай - ты опоздала. Мне
уже нельзя видеться с тобой, мне не выдержать твоего взгляда.
Где же ты была, моя милая подруга, защитница, мой ангел-хранитель! Ты
меня покинула, и я погибла. Да ужели твой роковой отъезд был так надобен,
так неотложен? И ты могла предоставить меня самой себе в опаснейшую минуту
моей жизни? Как ты сама будешь сожалеть о своем непростительном небрежения!
Да, будешь вечно сожалеть о нем, а я - вечно его оплакивать. Твоя утрата так
же непоправима, как и моя, - тебе уж не найти другую, достойную тебя
подругу, как мне не воротить утраченную невинность.
Что я, несчастная, вымолвила? Не могу ни говорить, ни молчать. Да и
чего стоит молчание, когда вопиет совесть? Весь мир укоряет меня за мой
проступок! Свой позор я читаю на всех окружающих предметах, я задохнусь,
если не изолью душу перед твоею душой. Но ужели тебе, столь снисходительной
и столь доверчивой подруге, не в чем упрекнуть и себя? Ах, ведь ты предала
меня! Твоя верность, слепая дружба и злополучная услужливость меня погубили.
Разве не по дьявольскому наущению ты призвала его, бессердечного
искусителя, опозорившего меня? Не для того ли своими вероломными заботами он
вернул меня к жизни, чтобы она стала мне ненавистной? Пусть навсегда
исчезнет с глаз моих этот изверг, и если у него сохранилась хоть капля
жалости ко мне, пусть он не появляется, не удваивает моих мучений своим
присутствием. Пусть откажется от бесчеловечного удовольствия видеть мои
слезы. Увы, что я говорю? Он ни в чем не виноват. Виновата во всем только я
одна. Я виновница всех своих страданий и упрекать могу лишь себя. Но порок
уже развратил мою душу; ведь первое, чему он учит, - обвинять другого в
наших же преступлениях.
Нет, нет, он никогда не нарушил бы своих клятв. Его добродетельному
сердцу неведомо низкое искусство - осквернять то, что любишь. Ах, вероятно,
он умеет больше любить, чем я, потому что он умеет побеждать себя. Сотни раз
я была свидетельницей его борьбы и одержанной победы. Его глаза горели огнем
желания, в пылу слепого увлечения он устремлялся ко мне. Но внезапно он
останавливался, словно меня окружала непреодолимая преграда, - и никогда его
пылкая, но безупречная любовь не преступала этой преграды. Однако я была
неосторожна и слишком долго созерцала опасное зрелище. Порывы его страсти
смущали мой покой, его вздохи теснили мое сердце; я разделяла его муки, а
думала, что лишь сострадаю ему. Я была свидетельницей его исступления,
когда, изнемогая, он вот-вот, казалось, потеряет сознание и падет к моим
ногам. И, может быть, любовь и пощадила бы меня. О сестрица, меня сгубила
жалость.
Роковая страсть словно прикрылась маской всех добродетелен, чтобы
ввести меня в искушение. В тот день он с еще большим жаром уговаривал меня
не упускать времени, последовать за ним. А это означало - огорчить лучшего
из отцов на свете; это означало - вонзить кинжал в материнскую грудь. Я не
соглашалась, я с ужасом отвергла его замысел. Мысль, что никогда в жизни нам
не осуществить своей мечты, и необходимость скрывать это от него, сожаление,
что я обманываю доверие столь покорного и нежного возлюбленного - ведь
доселе сама поддерживала в нем надежду, - все это ослабляло мое мужество,