"Василий Ряховский. Евпатий Коловрат." - читать интересную книгу автора

тяжеловесной резьбой теремов. И люди здесь улыбались не часто, речь их
была медленная, во взглядах стояла непреходящая дума. Рязанские мамки
умели сказывать только о страшном: о кровавых побоищах, о лесных
приведениях, о том, как заводит леший "немоляку"; в дебри, где лесные
русалки щекочут его до смерти.
И никто не знал, сколько часом простояла Евпраксия у окна, глядя в
синюю гряду леса, за которой лежала родная черниговская сторона, и сколько
слез упало из ее глаз.
В неделю страстей господних княгиня Агриппина Ростиславовна позвала
Евпраксию к ночному стоянию.
Каменный храм нового строения был величественен и пышен. Со стен и
круглых столбов, державших высокий купол, смотрели строгие глаза
угодников.
Княжеское место было на хорах, против алтаря.
Евпраксия видела сотни устремленных на нее глаз. Она стояла
неподвижная и испуганная, словно страшные слова молитв были обращены
именно к ней.
Федор встал справа от входа на хоры, за плечом отца-князя. Тонкая
свеча озаряла лицо его с низу, отчего Федор выглядел еще более похудевшим.
В конце служения попы и дьячки запели славу князю. Все в храме и на
хорах опустились на колени.
Евпраксия, не знаю здешних обычаев, немного опоздала и растерянно
оглянулась. Федор встретил ее испуганный взгляд и вдруг ободряюще ласково
улыбнулся...
С этого вечера вернулась к Евпраксии ее прежняя бодрость. Она вновь
начала тормошить своих мамок, вместе с девушками принялась красить яйца,
проращивать овес и, открывая окно, выпускала на волю пташек, что во
множестве присылал ей жених.
Уж несколько дней шумели за окнами бурные ручьи, в лугах стояло
необозримое море вешнего разлива, и по вечерним зорям высоко в небе
звучали трубы летевших на север журавлей.
Небо днем блистало чистой бирюзой, в нем гуляли шальные ветры, и этот
простор манил, суля счастье, с такой силой, что становилось тесно в груди.
Даже птички, которых выпускала из клеток Евпраксия - серые чижи, пухлые и
зеленоглазые чечетки, желтые, как сережки вербы, канарейки, - даже они
пугались этого простора, задерживались у раскрытой дверцы клетки и уж
потом, шевельнув для храбрости хвостами, вспархивали и уносились вдаль.
Евпраксия долго смотрела вслед птичкам, пока у нее не начинало ломить
брови.
Однажды вот так стояла она у окна, подставив лицо ласковому
солнечному лучу И вдруг ей послышалось, что в соседней горнице заговорили
два голоса. Евпраксия прислушалась. Говорили старая мамка и боярин Истома.
- Божись баба, - тихо шептала мамка, клялась белым светом, что даст
княжичу того зелья. Да...
Воркотня мамки стала неразличима. Евпраксия разобрала только одно
слово: "ополоница".
- Случись так, озолотил бы я тебя, старая, - сказал Истома. - А
теперь тоже сотворишь, когда через день пасха, а там и Красная Горка...
Еще что-то проворчала мамка, и ей также тихо ответил Истома.
Евпраксия поняла вдруг все, и пол зашатался у нее под ногами.