"Вячеслав Рыбаков. Гравилет Цесаревич" - читать интересную книгу автора

Ираклий подошел ко мне. Веско положил ладони мне на плечи и сильно
встряхнул. Он как-то сразу осунулся.
- Найди их и убей, - с жесткой хрипотцой сказал он.
- Постараюсь, - ответил я.
- Я кофе сварю вам, - тихо сказала Темрико.
Уже в авто, посреди звездной благоуханной ночи - тоненький серпик
плыл так спокойно - она спросила, когда Ираклий отошел закрыть ворота:
- Лиза будет тебя встречать?
- Нет. Они знать-то не знают.
- Хорошо. Значит, сможем еще там поцеловаться на прощание.
- Я приду, Стася! - горло у меня перехватило от нежности и
сострадания. Я знал, это неправда, никто ни к кому не может придти дважды.
- Я приду!
- Я твой дом, - ответила она.
В ласковой темноте то тут, то там зыбко позванивали цикады.



ПЕТЕРБУРГ


1

Сеть питаемых гелиобатареями орбитальных гравитаторов за какой-нибудь
час протащила семисотместную громаду лайнера по баллистической кривой от
Тбилиси до Петербурга.
В пути мы почти не разговаривали, лишь обменивались какими-то
проходными репликами. "Хочешь к окну?" - "Все равно темно". "А у тебя лицо
успело подзагореть, щеки горят". - "Это у меня от тебя щеки горят, Саша".
"Давай выпьем еще кофе?" О предстоящем я старался не думать; глупо строить
досужие версии, ничего не зная - обрывки их во множестве долетали до меня
и в очереди на регистрацию, и в очереди у трапа, уши вяли. Соседи
шелестели газетами, вспыхивали то тут, то там вертевшиеся вокруг
катастрофы приглушенные разговоры - я все не пытался Стасин взгляд, все
посматривал на нее сбоку, но она сидела, уставившись перед и точно
окаменев, и лишь обеими руками гладила, ласкала, баюкала мою ладонь,
отчаянно припавшую сквозь неощутимую белую ткань к теплой округлости ее
бедра. Только когда пилот отцепился от силовой тяги и, подруливая в
аэродинамическом режиме, стал заходить на посадку, Стася, так и не пожелав
встретиться со мною взглядом, внезапно начала читать. У нее даже голос
менялся от стихов - становился низким, грудным, чуть хрипловатым.
Страстным. Будто орлица клекотала. Это был голос ее естества, так она
стонала в постели, и я гордился: мне казалось, это значило, что иногда я
могу дать ей такое же счастье, какое ей дает основа ее жизни, ось
коловращения внешней суеты - ее талант. "Как бы повинность исполняю. Как
бы от сердца улетаю тех, что любил. Тех, что люблю". У нее было много
текстов, написанных от лица мужчин. Наверное, тех, с которыми она бывала;
я догадывался, что мужчин у нее было побольше, чем у меня женщин. Если
этот текст был из тех, что она написала по дороге сюда, значит, так она
представляла себе меня. На душе стало еще тяжелее - она ошибалась. С ней я