"Вячеслав Рыбаков. Не успеть (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Если я за это время не доберусь до своих, я никогда их больше не увижу.
И они, наверное, даже не узнают, что со мной. Будут ждать, будут
плакать... Кирилл будет спрашивать маму по двадцать раз на дню, когда я
приду, и она не сможет ответить. И осень настанет; и осенью, и возможно,
даже зимой жена будет вздрагивать от гулкого звука ночных шагов на затихшей
черной улице и бежать к окну посмотреть, кто идет; и вскакивать от любого
звонка, срываться к двери ли, к телефону... И в милиции ей будут говорить:
не обнаружен, ищем, не волнуйтесь...
Осенью?
Да у меня же их талон на билеты на сентябрьскую электричку!
Если я до них не доберусь, как же они вернутся в город, когда у жены
кончится отпуск?

ПОТУГИ

Домой я приполз, совершенно обессилев от боли и отчаяния. В автобусе
меня изрядно подавили, и привычная давка на этот раз оказалась невыносимой
- эмбрионы были донельзя чувствительны, малейшее нажатие отзывалось в них
сверлящей вспышкой, пронзавшей тело до легких, до схлопывавшегося от
болевого шока сердца; я дергался и, глуша крик, закусывал губу при каждом
толчке, при каждом тяжком подскоке усталого автобусного тела на очередной
выбоине, когда плотная, как ком лягушачьей икры, масса склеенных от пота
людей упруго и слитно встряхивалась...
Я попытался вызвать такси, но было занято. Тогда газетой, наполненной
дословным изложением вчерашних докладов, я смахнул тараканов с письменного
стола и принялся за письмо. Мне все время хотелось вылезти из рубашки и
посмотреть в зеркало на свою спину, и я изо всех сил не делал этого -
смотри не смотри. Боль пригасла, и только шустрые, как тараканы, иголочки
онемения плясали по напряженно растягивающейся под давлением изнутри коже.
"Дорогая!" -медленно написал я, зачеркнул и написал: "Милая!" И сразу сам
себе напомнил гротескного Штирлица, наподобие последней серии "Мгновений" -
когда тот пишет по-французски жене: "Моя дорогая!", потом зачеркивает, потом
долго думает и пишет: "Дорогая!", а потом, кажется, сжигает листок и
говорит, что действительно не стоит везти записку через сколько-то там
границ. Что там границы, господи! Если бы только границы! "Я ни в чем не
виноват и никогда ничего такого не хотел. Ты знаешь. Но что-то происходит в
организме - без всякого сознательного желания, без всякого предупреждения,
само собой, как будто где-то за морем, а не внутри твоего собственного тела
- и ничего нельзя поделать. Как землетрясение. Если я пойму, что не успею с
вами увидеться, я отправлю письмо и вложу талон. Но, пожалуйста, верь - я
старался..." Нет, не получалось у меня. Я снова набрал 312-00-22, и снова не
пробился. Я встал, заломив руку, непроизвольно огладил спину - перетяжка
уже сочилась между двумя круглыми и твердыми, как древесные грибы,
подкожными опухолями. Можно было разреветься, совершенно по-детски, все
равно никто бы не увидел, глаза жгло, словно кислотой, горло сжималось и
вздрагивало. За что? Это мой дом, я вырос тут, жил тридцать шесть лет,
работал - и плохо, и хорошо, как когда; любил, с сыном играл в хоккей, в
солдатики, книжки ему читал и собирался читать и впредь, вон, сборник сказок
ему купил на той неделе по случаю, такие картинки!.. И я должен все это
покинуть! За окном пластались и горбились просторные, далекие, разные,